Макс Бодягин - Святые Полуночники

Старый харакас помолчал, глядя в глаза сына и медленно проговорил: мы выстрелим, только если они действительно будут одолевать. Но, уверен, до этого не дойдёт. Ты дал команду зарядить эфироновые апалассы? Борк кивнул: да, папа, воины готовы, мы осмотрели все птерии и подготовили цеппелины. Сколько у нас бойцов, спросил Голт. Как вы и велели, я нанял птицелицых с островов Волосы Поулле, Звёзды Бездны и ещё харакас Кейкан дал два десятка своих гвардейцев. Вы уверены, что это оправданные затраты? Голт снял с головы корону из алых коралловых веточек, вытер лысину и сказал: тебя не было, я послал гонца к харакасу Хенару, он дал нам свой цеппелин, к ночи он будет здесь и встанет с той стороны острова, что плосколицым не видна. Я не хочу рисковать. Лучше скажи мне, мой мальчик, ты отправил письмо Коггу Химерону?

В аимотеке сохранился образец его крови, ответил Борк: правда, он настолько стар, что почти высох, пришлось немного разбавить его аквавитой, но шептун поклялся, что для почтаря этого достаточно. Ответное письмо пришло только утром. Борк выдержал драматическую паузу, глядя, как отец от нетерпения начинает смаргивать всё чаще и чаще, и добавил: он согласен. Правда, я не знаю, успеет ли он дойти до Колыбели Поулла, но он обещал помочь. Кто он? Я совершенно его не помню. Голт улыбнулся, показав тонкие клыки, потемневшие от старости, но всё ещё в два ряда усеивающие его пасть: это великий человек, сынок. Он не просто плосколицый. Он был другом твоему деду, часто гостил у нас. Собственно, до нашей сделки с Зехарией, он был главным поставщиком живого мяса для нашей человеческой фермы. Мы даже продавали плосколицых на другие острова, так много поставок было в те годы. Птенчики, рождавшиеся от тех, кого он привозил, вырастали крепкими. К сожалению, потом времена изменились. Не хочу припоминать подробностей, но… Я с ним рассорился, когда ты был ещё совсем маленьким. Повёл себя глупо. Наверное, отец не должен говорить сыну о таких вещах, но я поступил не лучшим образом. Потом, конечно, пытался мириться, отправлял гонцов на невольничьи рынки, но Когга Химерона не так легко найти.

Вы рады его письму, папа, спросил Борк. Голт хлопнул его по плечу: последний раз я так радовался, когда родился ты, моя радость. Он всегда держит слово и у него бойцы злые и цепкие, как акулы. Ты говоришь, эта Ине красива? Борк на секунду задумался, потом, скривившись, ответил: насколько может быть красива плосколицая. Голт плотоядно облизнулся и спросил: у неё развитые молочные железы? Голт кивнул. Его отец расхохотался и хлопнул в ладоши: тогда, возможно, у тебя появится братик или сестрёнка. Я попрошу Когга Химерона оставить её в живых. Разумеется, ты тоже сможешь совокупиться с ней, если захочешь. Если вы сочтёте это нужным, отец, я подчинюсь, пробормотал Борк, опустив голову.

Отец слегка присел, заглянул ему в глаза, не давая отвести взгляд, и припечатал: она тебе нравится. Когда ты говоришь о ней, у тебя голос меняется. Точно. Она тебя приворожила. Борк поднял голову и зло буркнул: нет, папа, вы не правы. Я просто хочу унизить её, раздавить, отомстить за её наглость. Старик погладил его по щеке и ответил: у тебя будет на это время. Много времени. Плосколицым женщинам не нравятся наша внешность. Ты сможешь как следует насладиться её криками. Но я сделаю это первым, хорошо?

Хорошо, папа, с плохо скрываемой радостью ответил Борк, поклонившись отцу.

Сильное подводное течение, холодное, как декабрьский ветер, так терзало батисферу, что одна из магнитных ножек, крепивших судно к палубе большого корабля, оторвалась и батисфера мотылялась под напором воды как поплавок при хорошей поклёвке. Молодой живодел Зенофон, управлявший ею, плевался и шипел все матерные слова, которые смог припомнить. Его швыряло из стороны в сторону, он пытался уцепиться хоть за что-нибудь, но вспотевшие от духоты руки соскальзывали с поручней. Когда раздался звонок, ему, наконец, удалось обвить голенью приваренную к днищу ногу табурета, и занять более-менее устойчивое положение. Он поднёс к уху эбонитовую трубку, удивляясь, как это течение не оборвало ни кабель, ни шланг подачи воздуха, как за бортом раздался скрежет. Бабах! Течение чуть ослабло и магнитная ножка с грохотом опустилась на палубу. В трубке колокольчиком зазвенел голос кане Ине, искажаемый помехами: высокородный Зенофон, у вас всё в порядке? Я слышу какой-то страшный шум. Всё в порядке, моя кане, ответил Зенофон: хвала повелителю вод Лебеофану, планула хорошо расправляется. Ваш план, кане Ине, оказался поистине гениален. Трубка заскрежетала помехами, но голос Ине вновь пробился сквозь шумы и гул: Зенофон, проверьте, пожалуйста, как справляются зулуманте и нырятели.

Зенофон выглянул в иллюминатор, но увидел только заросший водорослями и кораллами борт корабля. Тогда он потянул на себя окуляр перископа и осмотрелся. Гибкие полосатые фигурки зулуманте сновали вокруг подводных лифтов, доставлявших вниз размоченный в ноструме препарат планулы. По своей природе планула, после того, как ледузы отметали её, вызревала в воде, набирая кислород, и всплывала к поверхности обычно очень быстро, за четверть часа. Зенофону лишь оставалось через механические манипуляторы батисферы ворошить перламутровую массу, чтобы пузыри формировались равномерно. На крыше батисферы он закрепил нагреватель и подавал вызревающей плануле тёплую воду, чтобы расшевелить её. Живодел тронул рычаг управления, запуская кормовые винты, и судно медленно двинулось вдоль борта к следующему технологическому отверстию, куда зулуманте доставляли очередной груз. Он видел, как раскалились спирали внутри опреснителей, закреплённых на спинах подводных воительниц. Они плохо переносили океанскую воду и двигались медленнее, чем обычно.

Зенофон пожевал губами и подумал: курить хочется, жаль, это невозможно под водой. Он достал из кармана прокопчённую трубочку и пожевал черенок, знакомый вкус самосада слегка успокоил нервы, но тут над батисферой пронеслась тёмная тень. Зенофон сквозь зубы прошептал ругательство и глянул в окуляр перископа. Крупная тигровая акула скользила совсем рядом с ходовым мостиком. Зенофон облегчённо вздохнул, он опасался проблемы похуже, хотя акула тоже могла наделать бед. Живодел маякнул зулуманте световым сигналом. Одна из них приблизилась к перископу и кивнула. Акула сделала круг и начала заходить на атаку, переворачиваясь на спину, её пасть широко распахнулась, челюсть выдвинулась вниз, словно механическая, показав ряды грязных зубов. Несколько рыбок-прилипал серебрились на её белом брюхе, жаберные крышки хищницы шевельнулись, выпустив несколько скупых пузырьков. Зулуманте грациозно увернулась от атаки и закричала, взмахивая тонкой острогой.