Александр Черенов - НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГОРБИ. КНИГА ПЕРВАЯ

Это всё были дети номенклатуры и её неизменного спутника «в лице коммунизма в отдельно взятой семье». «Отрыв от народа – и падение!» – это для романа. А в жизни всё не так: отрыв от народа – и противопоставление себя народу! Противопоставление для последующего постановления – уже над народом! Потомки старых коммунистов трансформировались в новых буржуа. А ведь ничего закономерного в этом не было – если, конечно, не считать закономерным время правления Хрущёва и Брежнева! Именно при них «народ распустился». Хотя и Иосиф Виссарионович тоже «вкупился» пакетами из спецбуфетов.

А всё – неправильная интерпретация «партийно-библейской» установки «кому много дано – с того и много спросится»! Для начала «телегу» поставили впереди «лошади»: «с кого много спрашивается – тому и много даётся!». Потом дошла очередь и до содержания глагола «даётся». И, мало ли, что изначально, по замыслу авторов, оно подразумевало лишь властные полномочия! Властные полномочия – но никак не эквивалент «палат каменных», которые «не наживёшь от трудов праведных»!

И, вот под глагол «даётся» и пошло «даваться» и «браться»: в спецбуфетах, в пакетах, в конвертах, из рук в стол, из рук в руки! Иногда то, что «давалось» и «бралось», не влезало не только в стол, но и в полуторку ЗИС. Под этот глагол начали сквозь пальцы смотреть, вначале на небольшие отступления от норм, потом – на большие. А потом нормы для «некоторых, облечённых повышенным спросом», и вовсе «приказали долго жить»!

И в отдельно взятых квартирах досрочно, с перевыполнением всех мыслимых и немыслимых планов, наступил коммунизм! Только жить в нём стали совсем даже не коммунисты: всё то немногое коммунистическое, что было в них, они давно израсходовали на пути создания «материального базиса коммунизма для отдельно взятой личности»!

Внутриобщественные изменения оказались настолько масштабными и серьёзными, что в их результате образовался «горючий материал»… для «фитиля» с Запада. Осталось только поднести его, чтобы полыхнуло. И Горбачёв, с точки зрения Романова, подходил на роль факельщика по всем параметрам. С точки зрения «фитиля с Запада» – и подавно. И, ладно, если бы новые буржуа были «национально ориентированными»: какие-никакие – а всё патриоты! Та, ведь – нет: они и переродились «западниками», и Запад не оставлял их без своего руководящего участия. Самое неприятное: при всей своей разобщённости по причине «культа личных берлог», эту публику составляли единомышленники, готовые в любой момент своё формальное единение дополнить организационным.

Андропов – и в этом Романов был убеждён «на все сто» – не был способен на «наш ответ Чемберлену». Ну, вот, не мог он дать его! Не мог – да и не очень хотел: «демократическая червоточинка» в нём, таки, имелась. А тут ещё на личностный фактор наложился системный. Точнее: на грехи одного – грехи другого.

Новые вызовы требовали новых ответов, но имеющаяся система власти была не только неадекватной новым условиям: она и со старыми не справлялась. Партия и страна привыкли жить в условиях торжества… нет, не коммунизма: лозунгов о торжестве коммунизма. Народ потерял бдительность и навыки классовой работы с классовыми врагами: с теми самыми вчерашними коммунистами – а сегодняшними буржуа. Эта публика тоже была не готова. Только неготовность её была иного рода. Если народ не готов был к борьбе с ней, то она в борьбе с ним не готова была ограничиться только «экономическими преобразованиями»: рушить – так «до основанья», в точном соответствии с «рецептурой» партийного гимна! На языке ревизионистов всех времён и народов это всегда называлось «одновременность преобразований политической власти и экономических отношений».

Сегодня у этих людей была не только программа действий, но и её проводник: Горбачёв. И, поскольку они не собирались церемониться с коммунизмом, коммунист Романов не собирался церемониться с ними. Ну, вот, не имел морального права! Но «убивать Горбачёва и горбачевых» полагалось «нежно», с соблюдением внешних приличий и норм «техники безопасности». То есть, исключение из жизни – и не только партийной – этих «товарищей господ» следовало подготовить и осуществить так, чтобы «раненых» не оставалось! Это – и негуманно, и небезопасно! Да и не по-хозяйски это: отвлекать материальные ресурсы и самим отвлекаться на «добивание раненых»… то есть, на устранение недоработок!

Под эту мысль Григорий Васильевич в очередной раз «удручился на законных основаниях»: нужны были верные люди. И не для того, чтобы увеличить партаппарат для усиления контроля за выполнением планов: для того, чтобы подготовиться к достойной встрече «ползучей контрреволюции». А в том, что она будет именно «ползучей», Романов не сомневался: Горбачёв – не из тех, кто «ударяет в штыки» под установку «Коммунисты – вперед!»…

Михаил Сергеевич «тоже любил» Григория Васильевича. Как не самый последний дурак, он понимал, что с Романовым в своё время явно недоработали. Романов «притворился убитым» – а в действительности оказался «раненым медведем», куда более опасным даже шатуна! Да, Горбачёв отдавал должное авторам и исполнителям «куплетов о Таврическом дворце»: они своё «прокукарекали» на высоком идейно-художественном уровне. И по линии установки «не пропадёт наш скорбный труд» тоже, как будто, особых нареканий не имелось. Запад «подыграл» и даже «подпел», Кремль тоже последовал рекомендациям Высоцкого: «И словно мухи, тут и там, ходят слухи по домам – А беззубые старухи их разносят по умам!».

Тут бы и произвести «выстрел жалости» – он же «контрольный выстрел»! Но, увы: сказались дефекты времени – «в лице» ещё недостаточных дефектов здоровья Леонида Ильича. На заключительном этапе его «героической жизни» Романова без проблем удалось бы «пристроить на теплоё» – и даже горячее – местечко… где-нибудь в тропической Африке! Там Григорий Васильевич оперативно предал бы забвению свои непозволительные амбиции – пока тут предавали бы забвению самого Григория Васильевича!

Но Леонид Ильич вдруг проявил несвойственную ему мягкотелость. Он – тот, кто без сомнений и угрызений отправил в политическое небытие Шелепина и Воронова, Полянского и Шелеста, Егорычева и Ефремова – вдруг отказался «перезарядить ружьё»! Не усмотрел в Романове соперника, равноценного «демонтированному» Шелепину? Или решил, что в результате «профилактических мероприятий» Григорий Васильевич полностью «санирован» и «оскоплён»? Или надумал сохранить «немножко убитого» Романова в качестве примера, который «другим – наука», а то и пугала?

Как бы там ни было, а Романов уцелел. Да, ему «ампутировали» поползновения вместе с иллюзиями. Вернее: подумали, что «ампутировали», поскольку Григорий Васильевич тоже подумал – и не подумал «выступать с опровержением». Он поступил умнее: «построился в затылок». И не в затылок Леониду Ильичу, дабы того не шокировали слишком шумное дыхание: затесался в толпу… членов Политбюро. После такого «слияния с окружающим фоном» противникам Романова уже не имело смысла тратиться на переубеждение Леонида Ильича: вопрос Романова тот считал решённым раз и навсегда!