Андрей G - Zамороченные. Детектив

В ответ на насилие над собой\дочерью Мирослав Львович нанял 40 ребят с Южного микрорайона, и Пивному досталось так, что у него отслоилась сетчатка обоих глаз, и он почти потерял зрение. Не желая сдаваться, искалеченный Пивной в сопровождении приятеля (по версии Вадика, с приятелем его тоже связывали не одни только дружеские отношения) семь дней шел на восток и, наконец, достиг того места, где зажигается заря. Там обитала склокобыла Стелла, ответственная за восход солнца. Красивая до умопомрачения, с всегда чуть розовыми, будто от возбуждения, щеками, падкая до мужчин (отсюда, кстати, у большинства из них возникает утренняя эрекция) Стелла была настолько поражена сексуальной привлекательностью Пивного, что немедленно сделала его своим любовником и, кроме того, излечила прогрессирующую слепоту пучами восходящего солнца.

Пивной свою жизнь среди склоконей начал с того, что пудовыми кулаками разогнал вокруг Стеллы всех поклонников и, вместо того, чтобы успокоиться, не выходя из обычной алкогольной комы, слету переспал с семью лучшими стелкиными подружками. Сонму верховных склоконей это, понятное дело, не понравилось, потому что они исповедовали принцип равновесия всего сущего в природе, а Пивной это равновесие явно нарушал.

Чаша терпения переполнилась, когда он вдобавок изнасиловал еще и склокобылу Диану, официальную подругу Глазовыдавливалкина. По версии Вадика, Диана сама была не прочь, но, когда ее застукал Глазовыдавливалкин, немедленно придумала предательскую версию об изнасиловании, зафиксировав в небесном бюро судебно-медицинской экспертизы побои, полученные на самом деле во время бурного, на грани, секса с Пивным.

Так или иначе, Пивной на этот раз вызвал гнев уже не людского, а склоконского сообщества. По поручению Глазовыдавливалкина Морок заморочил Стелле голову, наслав на нее ревность, и она убила любовника, накачав марихуаной, серьезное потребление которой для любителей алкоголя смерти подобно.

По версии Вадика, Пивного сожрала выдуманная и оживленная тем же Мороком Измена, что, впрочем, классической версии, по-моему, вовсе не противоречит. Пивной не умер, конечно, так, как понимают это люди, потому как бессмертен, но с тех пор был лишен права вращаться в склоконских сферах, переключившись исключительно на сферы человеческие, выполняя, по сути, функции искусителя. По мнению Слона, истории о Пивном склоконе объединяют миф об умирающем (и, естественно, потом воскресающем) боге и древнейшие легенды о борьбе героя-одиночки с системными верховными божествами. »

Вадик – автор альтернативных склоконских версий, приятель Слона и вечный партнер по накурке. Между прочим, он, кажется, преподаватель и, кажется, той самой политологии, которую сдают вечерами студенты, мешая нам спокойно работать. Правда, в университете я Вадика никогда не встречал, и не очень представляю его в роли наставника. Если только он не новый Тимоти Лири.

На Вадика в блокноте никакой краткой характеристики не было.

О-о, техасские рейнджеры, – радушно сказал Вадик, открывая нам дверь. – Уже спасли мир? Пришли отдохнуть от забот о судьбах человечества?

Наша служба и опа-а-асна и трудн-а-а, – дурным голосом пропел Слон.

В комнате стоял густой кумар.

А знаменитая рейнджерская дубинка где? – глумливо поинтересовался Вадик.

Ха, – немедленно отреагировал остроумный Слон. – У Саныча на бороде. Курить будете?

И, не дожидаясь ответа, достал из нагрудного кармана еще не взорванный патрон с анашей.

Все сделали по затяжке.

Кроме Саныча.

Он принципиально не курил никогда. Как-то в приступе откровенности, он объяснил мне, что страшнее для него всегда был даже не вред для здоровья, наносимый наркотиками организму, а то состояние блаженной беспомощности мозга, который, кажется, начинает, вкусив анаши, жить своей, отдельной от остального тела жизнью. Из этого я сделал вывод, что Саныч пробовал. Но он добавлял сразу же, что на траве еще никто не останавливался, рано или поздно, мол, любой торчок переходит на героин, а это – концентрированная смерть. И так далее. В таком морализаторском духе, и такими стереотипами, что в компетентности Саныча я засомневался.

Еще по одной затяжке.

Еще по одной.

– Красивая, – задумичиво сказал Вадик, проводя рукой по парте. – Гладкая. Как будто, маслом намазана.

– Ага, – подхватил Слон с воодушевлением. – Ей только в рекламе сниматься.

– Реклама масла, – засмеялся Вадик. – «Вмажься».

Саныч поморщился и включил телевизор. В видеомагнитофон вставил кассету, чтобы потом, если понравится, была возможность пересмотреть.

Слон и Вадик захохотали, сгибаясь пополам, и стало ясно, что это далеко не первый косяк за сегодня. У Слона вид был совершенно уставший и какой-то виноватый что ли. Он отводил глаза и даже смеялся прерывисто, будто лаял. Он был полностью одет, наверное, собирался куда-то. Видно было, что его разрывают Форсаж и Фиксаж, но в итоге, пометавшись, Слон успокоился и уселся на место.

– Витек деньги заносил? – деловито спросил Саныч, размещаясь перед телевизором.

– Не-е, – Слон поднял лицо. – Предлагает товаром отдать. Видеокассетами, говорит, может.

– Кассетами? Какими? – Вадик заинтересовался.

Не все ли равно? Хорошими. Качественными. Их же всегда продать можно.

Кассеты марки «У Мерина». По умеренным ценам.

Оба опять согнулись в приступе безудерного смеха. Саныч махнул рукой и уставился в экран. Там Джеки Чан привычно молотил всех руками, ногами и головой. Падал, вставал, летел и бежал куда-то, и сюжет, как всегда, был второстепенным, а главным – ужимки и прыжки главного героя.

Я почувствовал, что ко мне мягкой поступью подкрался Глазовыдавливалкин. В голове появилась приятная дурманящая тяжесть. Все отступило на второй план, стало неважным, а мысли начали настолько осязаемо ворочатся внутри черепной коробки, что, наверное, забравшись ко мне в ухо, можно было ухватить какое-нибудь особо нерасторопное умозаклчение за пушистый хвост. Мне представлялось, что все мои мысли оформлены в виде разноцветных чисел. Важно проплывала алая «сотня», за ним пряталось фиолетовое «двадцать два», потом пара зелененьких «троек», желтый «ноль», черная «единица». Я ведь и на математический факультет пошел, потому что цифры люблю с детства. Мама рассказывала, как я, еще читать не умел, а уже решал пи помощи кубиков простейшие примеры. Сложить, вычесть и даже умножить и разделить. В старших классах я порой давал правильный ответ раньше, чем успевал хорошенько подумать. Цифры сами складывались в стройную систему, картину, подобную полотну, созданному мазкам импрессионистов.

«200» всегда носило ярко выраженный грязно-рыжий оттенок. «205» – наоборот, ярко-желтый, как индийские сари в болливудском кино. Я сам не заметил, как переключился на раздумья о кабинетах – «эрогенных зонах». У «202» явственно ощущался еще и запах. Тех самых духов, которые, кажется, я и раньше встречал где-то. Может, даже в общежитии.