Екатерина Лесина - Улыбка золотого бога

В стойбище прикатил не Игорев «уазик», но председателева «Нива», тоже запыленная до того, что исконный темно-зеленый цвет был различим разве что на боковых зеркалах да створках дверей. Вылезли двое: человек в милицейской форме, при подполковничьих погонах, и второй, в штатском.

– Это вы Гвельский будете? – поинтересовался подполковник, озираясь. Во взгляде его не было брезгливости, свойственной чиновному человеку, попавшему в захолустье, скорее уж читалась некая радость узнавания. С ним здоровались, робко, издали, и он кивал, оглядываясь на штатского, который держался с характерным отчуждением.

– Проедемте с нами, – сказал подполковник, когда Вадим представился.

– Куда?

– Туда, где вам надлежало бы быть, гражданин Гвельский, – брезгливо ответил штатский, забираясь в машину. – На вашем месте я подумал бы над веским объяснением причин вашего отсутствия.

Подполковник виновато потупился, точно извиняясь за невежливость коллеги, а Вадим сразу о бубне вспомнил и о беде, которую тот предсказывал. Не зря, как выяснилось, вспомнил. Ехали долго, «Нива» ползла по бездорожью, то подпрыгивая на ухабинах, то пробуксовывая, то хрипя мотором, выбираясь из очередного провала.

Вадим, устроившись на заднем сиденье, обеими руками вцепился за свисающую с крыши кожаную петлю. Спрашивать о том, что все-таки случилось, он не решался. Да и то, недолго ехать, на месте расскажут.

– И чем же вы там, в стойбище, занимались? – все-таки не вынес молчания штатский. Хоть бы представиться изволил или звание сказал, а то неизвестно, как к нему обращаться.

– Собирал информацию, – на ходу соврал Вадим. – Местные легенды, мифы, предания…

– Зачем?

– Для работы над диссертацией. О традициях и суевериях, знаете, дым иллюзий прошлого.

Ложь слетала легко, а штатский то ли поверил, то ли только сделал вид, что верит, но кивнул, соглашаясь, и в узком водительском зеркальце отразилась дружелюбная улыбка.

– А все-таки какие отношения у вас были с покойным Свищиным?

– Покойным? – спросил, и похолодело, оборвалось внутри – неужели Игорек? Несчастный случай? Самоубийство?

– Убили, – все так же улыбаясь, ответил штатский. – Взяли и убили, представляете, какая незадача?

– Ночью?

– Ночью, ночью… Кстати, а почему вы так решили?

Почему? Да разве ж он знал, откуда пришло понимание, что погиб Свищин именно ночью, незадолго до того, как пронесся по степи первый удар бубна. Но промолчать, отвернуться, стряхнув с себя настороженный взгляд штатского, значило расписаться в виновности. И Вадим ответил первое, что пришло в голову:

– Собаки выли.

– Собаки, значит. Выли, значит. Верная примета, что ли? А вы разве верите в приметы?

Тут сказать было нечего, да и лагерь показался – серые палатки, дым над полевой кухней, Игорев «уазик», стреноженный конь проводника, пасущийся чуть в отдалении. Коричневые зевы раскопов, в которых сегодня никто не работал, и пустота.

– А люди где?

Не ответили. Машина остановилась, и штатский велел:

– Выходи.

В его резком, хамоватом переходе на «ты» почудился почти что приговор.

– Иди, иди, погляди.

А поглядеть и вправду было на что. Тело лежало в раскопе, прикрытое куском мешковины, из-под которого торчали модные Игоревы ботинки, американские, подаренные друзьями-археологами по случаю совместной экспедиции года два назад. А поди ж ты, почти новые, чуть поистерлись, но не поплыли, не потеряли форму.

Вадим с трудом прогнал неуместные мысли, а штатский, спрыгнув в раскоп, сдернул мешковину.

– Ну что, полюбуйся, как оно.

Отвратительно. Но Вадим заставил себя смотреть. Это же Игорь, Игорек, друг и приятель, больше приятель, конечно, но пять совместных экспедиций, одна даже международная, с десяток совместных статей, бессчетное количество совместных вечеров со спорами до хрипа и водкой, или коньяком, или просто чаем, крепким до горечи, заваренным прямо в стаканах. Это не Свищину-начальнику, который вчера увольнением грозился, горло перерезали, это Игорька убили.

Сволочи.

– Что ты сказал?

– Ничего, извините, – Вадим прикусил губу до крови, но легче не стало.

– Нет, верно, сволочи. Вот всю жизнь я такими сволочами занимаюсь, ловлю, понимаешь ли, ищу, понять пытаюсь, чего им, сволочам, для счастья не хватает.

Штатский наклонился и заботливо укрыл тело.

– А с вами, гражданин, у меня отдельный разговор будет.

Белый низкий дом, стрельчатые окна, забранные снаружи решетками, не узорчато-коваными, а цельнолитыми, промышленного производства. Не потому ли эти черные прямоугольники смотрятся чуждо? Как и сама мебель – обыкновенная, немного неуклюжая, немного неновая, немного неудобная – высокая спинка, жесткое сиденье и колени, упирающиеся в крышку стола.

– Пиши, пиши, не разводи волокиту.

Белый лист бумаги, шариковая ручка в непослушных пальцах, непонимание – чего они хотят? Чего он хочет, Владислав Антонович Громов, следователь, человек неместный и неприятный, нахрапистый, наглый… и не собирающийся отступать?..

– Я не мог убить, – очередная попытка объясниться, изложить вещи очевидные, но упорно игнорируемые. – Понимаете, не мог я! Я в стойбище был!

– Вот, и об этом тоже пиши. Кстати, от стойбища до лагеря не так и далеко, если верхом, то минут сорок. И назад столько же.

– Я не умею ездить верхом!

– Неужели? А имеются показания, что умеешь. Из лагеря-то ты не на машине уезжал, а на лошади.

– Это… это случайность. Я тогда в первый раз в седло сел.

– Все когда-то в первый раз бывает. А потом во второй, и в третий.

– Да кто бы мне коня доверил!

– А это ты сейчас и напишешь кто.

– Я дороги не знаю! Я бы заблудился!

Владислав Антонович тяжело вздыхает, тянется к нижнему ящику стола, движения его нарочито медленны, и от этого становится даже не страшно – жутко. Почти так же жутко, как в том сне с идущими по следу всадниками.

– Твое?

На стол лег нож. Рыбка-рукоять с глазами-камушками и длинным лезвием-плавником – бесполезная игрушка, но красивая.

– Мое, – признался Вадим.

– Вот и молодец, что не отрицаешь, – похвалил Владислав Антонович, подвигая нож поближе. – Видишь, что на лезвии?

Мелкая россыпь пятен ржавчины. Нет, Вадим сразу догадался, что это не ржавчина, но мысль о том, что именно этим, игрушечным, купленным каприза ради ножом убили Игоря, не укладывалась в голове.

– Он же тупой совсем, им… им и банку консервов не вскроешь!