Алексей Хапров - Наследник

Радик съежился и закрыл голову руками. Удары не прекращались.

Этого я стерпеть уже не смог. Вся накопившаяся во мне за последнее время злость словно пробила клапан терпения и выплеснулась наружу.

Я запустил руку в рюкзак мальчика, выхватил оттуда игрушечный пистолет (по счастью, он лежал на самом верху), в три прыжка очутился у места расправы, и со всего размаха всадил кулак в жирную физиономию "трактирщика". Я не знаю, откуда во мне в тот момент вдруг взялась столь недюжинная сила, но тот, невзирая на свою мощную комплекцию, которая вроде бы должна была прибавлять устойчивости, отлетел метра на полтора и плюхнулся на землю. Приподнявшись, он вжал голову в плечи, и ошалело уставился на меня.

Я направил на него пистолет, сделал шаг вперед, чтобы быть лучше освещенным висевшим сверху фонарем, придал своему лицу зверское выражение, и прорычал:

— Узнаешь?

За все время нашего путешествия это был первый и единственный раз, когда мне хотелось, чтобы во мне признали опасного бандита.

Хозяин нервно сглотнул слюну. Все его тело затряслось мелкой дрожью. Парализованный страхом, он судорожно подался назад, и отползал от меня до тех пор, пока не уперся в стену своего заведения. После этого на его лице отразилось дикое отчаяние. Он выставил руки вперед и умоляюще завопил:

— Не убивайте нас!

Его голос, звучавший совсем недавно решительно и властно, сел, и стал чем-то напоминать скрип несмазанной буфетной дверцы.

Я повернул голову. Пятнадцатилетний увалень застыл над лежащим на земле Радиком, и в ужасе смотрел на меня. Я перевел на него пистолет и кивнул глазами на его папашу. Озвучивать команду мне не пришлось. Хачик оказался сообразителен, и в ту же секунду занял место рядом с родителем.

— Лечь на живот! Руки за голову! — рявкнул я.

"Пленники" беспрекословно подчинились. Своим видом они походили на растерянных собак, которых перехитрила лиса.

Во мне кипело злорадство. Как резко поменялась ситуация! Еще каких-то пятнадцать минут назад два этих "борова" мнили себя господами. А теперь они, начисто забыв про чувство собственного достоинства, трепещут перед теми, над кем задирали нос, и кого воспринимали, как нищих оборванцев.

Радик поднялся с земли и подошел ко мне. Его нос кровоточил, губа была разбита, а на щеке темнела ссадина. Он обиженно шмыгнул и произнес:

— Пап, давай их прикончим. Ты итак уже десятерых пришил. Двумя больше — двумя меньше.

После этой реплики хозяин кафе лишился последних остатков мужества. Он дернулся вперед, встал на колени, сложил руки на груди и взвыл:

— Не убивайте! Умоляю! Возьмите все, что хотите! Только не убивайте!

Его вид был до того жалок и унизителен, что мне стало противно. Я поморщился и с отвращением сплюнул.

— Пойдем отсюда, — сказал я Радику. — Мне от них тошно. Это не люди, а шакалы. Они не стоят даже того, чтобы с ними разговаривать.

— Возьмите деньги! Возьмите еду! Только не трогайте нас! — продолжал визгливо верещать хозяин кафе.

— А-а-а! — ныл его сынишка.

— Я уважать себя перестану, если прикоснусь к твоей еде, — бросил ему я, и, увлекая за собой своего спутника, направился к трассе.

— Погоди, я сейчас, — вывернулся Радик.

Он подошел к толстому увальню, и так всадил ему кулаком по скуле, что тот кубарем чебурахнулся на землю.

— В расчете! — резюмировал мой спутник, потирая ушибленные костяшки пальцев…

Радик, понурив голову, плелся за мной, ожидая, что я с минуты на минуту устрою ему жуткий разнос. Я и в самом деле поначалу хотел задать ему хорошую трепку. Но, уловив, что ребенок понял свою ошибку, и переполнен чувством вины, я счел это излишним.

— Мне стыдно за тебя, — лишь тихо и спокойно сказал ему я. — Твой герой, которого ты играл в кино, после этого не подал бы тебе руки, и совершенно перестал бы с тобою знаться. Опуститься до такого постыдного воровства! Твое счастье, что Геннадию Матвеевичу не довелось это увидеть. Я не уверен, что после этого он продолжал бы считать тебя своим сыном.

Мои негромкие, но суровые слова резанули мальчика похлеще самого грозного окрика.

— Я хотел есть, — жалобно протянул он, и зашморгал носом.

Видя, что мой спутник может совсем расклеиться, я остановился, привлек его к себе, и ободряюще потрепал по плечу.

— Будем считать, что ничего этого не было. Но чтобы я подобного больше не наблюдал. Ты не какой-то там беспризорник. Ты сын Карпычева. Так держи эту марку с честью, и не позорь своего отца.

— Угу, — всхлипывая, откликнулся Радик.

Мы продолжили шагать вперед. Отдалившись от злополучной "харчевни" на порядочное расстояние, мы решили заночевать, невзирая на то, что вокруг была сплошь открытая равнина. Мы сбросили сумки и, приспособив их в качестве подушек, расположились на земле.

— Дядь Жень, — окликнул меня мой спутник, — а у тебя жена есть?

— Была, — ответил я.

— Вы развелись?

— Развелись.

— А кто от кого ушел, она от тебя, или ты от нее?

— Она от меня, — честно признался я.

— А почему?

— Ей хотелось роскошной жизни. А тут зажиточный поклонник появился. Вот и расстались. Я ведь человек небогатый. А в последние годы и вовсе влачил жалкое существование. Балашов — это не Москва. Там сейчас работать практически негде. Как к капитализму перешли, так все предприятия рухнули. В том числе и завод, на котором я трудился. Многие мои сослуживцы в торговлю подались. А из меня торгаш — как из слона балерина. Не умею я продавать. Не по мне это. Так что приходилось перебиваться случайными заработками. Кому машину починю, кому ремонт в квартире сделаю. Жили в основном на зарплату жены, и на пенсию матери. В конце концов, моей супруге это надоело.

— Значит, ты в Москву за деньгами приехал?

— И за деньгами, и для того, чтобы снова почувствовать смысл жизни, — вздохнул я. — А то я в последнее время что-то совсем перестал его ощущать.

— А у тебя дети есть?

— Нет.

— Это хорошо.

— Что же тут хорошего? — недоуменно воскликнул я.

— Да так, — уклончиво проговорил Радик.

— С детьми у нас не получилось. Жена по молодости аборт сделала. А после аборта ребенка можно родить не всегда.

— Да знаю, знаю, — пробурчал мой спутник.

— Во, поколение! — усмехнулся я. — Мы про такие вещи только годам к четырнадцати узнавали. А вы уже в десять лет во всем разбираетесь.

— Э-во-лю-ция! — со значением отчеканил Радик.

— Трудно было сниматься в кино? — спросил его я, чтобы сменить столь печальную для меня тему.

— Трудно. Но интересно.

— А как ты туда попал?

— Меня как-то в детском доме на областной смотр художественной самодеятельности отправили.

— Петь или танцевать?

— Стихи читать. Про дядю Степу. А после концерта подходит ко мне режиссер и спрашивает: "Хочешь сниматься в кино?". Я говорю: "Хочу". — "Тогда приходи завтра в студию на пробы". Прошел я на следующий день пробы, а через неделю Мария Павловна, — это воспитательница наша, — всем сообщает: "Нашего Радислава утвердили на главную роль".