Алексей Хапров - Сын Духа Святого

В прошлый раз, увидев пасмурную погоду за окном, я, помнится, подумал, что она как раз под стать моему настроению. Это действительно было так. Тогда мне было не по себе. На душе было скверно. Меня переполняло волнение, пробирала мелкая дрожь. Мне мучительно не хотелось покидать родной дом и привычную обстановку. Мне было горько, что мне приходится это делать. Впереди была неизвестность, а неизвестность всегда порождает опасения.

Я усмехнулся. Да, сейчас я чувствую себя уже не так. Сейчас я чувствую себя намного уверенней. Нет, легкое волнение у меня, конечно, присутствовало. Но оно не являлось следствием боязни неизвестности. Я прекрасно знал, в какую часть попаду, с какими людьми мне предстоит провести ближайшие два года. Мне предстояла новая встреча с тем, что у меня уже когда-то было. Вот это-то и порождало во мне волнение.

Памятуя, что хорошо пообедать мне сегодня не удастся, я плотно позавтракал, проверил свою дорожную сумку, уложенную еще накануне вечером, и принялся настойчиво уговаривать мать не провожать меня на призывной пункт.

— Мам, ну не ходи со мной, — убеждал ее я. — Что я, маменькин сынок, что ли? Перед ребятами будет стыдно.

— Туда придут все родители, — возражала она.

— Туда придут родители всех хлюпиков, — не сдавался я. — Родители самостоятельных детей попрощаются с ними дома.

Мне не хотелось, чтобы мать шла со мной. В прошлый раз она так плакала, провожая меня, словно я уходил на войну. От ее слез у меня на душе жестоко скребли кошки, и это только добавило угнетенности моему настроению. Я не сомневался, что в этот раз все будет точно так же, и очень хотел этого избежать. Мое настроение было нормальным, и мне не хотелось его портить.

Кроме этого, я хотел идти один и по другой причине. Мне требовалось осмотреться, всех вспомнить, собраться с мыслями, а присутствие матери будет от этого только отвлекать.

С превеликим трудом, но мне все же удалось уговорить ее остаться дома.

Попрощавшись с матерью у порога, я перекинул дорожную сумку через плечо, и вышел на улицу.

Призывной пункт кишмя кишел народом. Кого здесь только не было. И мамы, и папы, и дедушки, и бабушки, и братья, и сестры, и друзья, и подруги, и еще всякая седьмая вода на киселе. Некоторых призывников провожало по десятку, а может быть и более, человек. Было заметно, что новобранцев это смущало, и они явно чувствовали себя растерянными. В их глазах отчетливо просматривались испуг и волнение. Многие из них старались храбриться, изображать веселье. Но за их напускной бодростью тем не менее ясно проступала грусть от предстоящего расставания с домом, с родными и близкими, с друзьями. Как, например, у того плечистого, рыжего, веснушчатого крепыша. Стоит, харахорится, а в глазах тоска. Стоп! Да это же Сморкачев! Как давно я его не видел! Сначала даже не узнал. Мой первый враг в прошлом. Как-то сложатся наши отношения теперь? Рядом со Сморкачевым стояла старая, бедно одетая женщина с печальными глазами. Наверное, это его мать. Она чем-то была похожа на мою мать. Весь ее вид красноречиво свидетельствовал о том, как трудно дается ей жизнь, какой нелегкий крест приходится ей на себе нести, и сколько усилий пришлось ей приложить, чтобы воспитать своего единственного сына. Ее усталое лицо подчеркивало это с беспощадной ясностью.

В моей памяти снова проявились события прошлого. Поздний вечер, казарма, пистолет, испуганные глаза Сморкачева…

Как эта женщина, наверное, тогда обрадовалась, когда узнала, что сын, которого она не видела больше года, приезжает домой в отпуск. С каким нетерпением она, наверное, его ждала, как старательно готовилась. Страшно подумать, что она испытала в тот момент, когда ей сообщили, что вместо отпуска ее сын угодил под трибунал. Смогло ли тогда ее сердце выдержать эту новость? Я почувствовал глубокий стыд, и поспешил отвернуться.

Поводив глазами по сторонам, я увидел и другие знакомые лица. Вот с этими двумя я, вместе со Сморкачевым, ехал в одной секции вагона. Они занимали нижние полки. В этот раз, наверное, лучше держаться от них подальше. Что-то мне не хочется снова попадать в их компанию.

А вон и Эдик. Мы с ним будем служить в одной роте. Наши койки в казарме будут стоять рядом. Странно, но ничего особенного о нем я вспомнить не мог. Просто, служили вместе, и все. Он среди других ничем не выделялся. Был, как все. Он словно растворился в общей массе. И два года службы прошли у него без каких-либо приключений. Может, это и есть залог спокойствия — быть как все?

Юра. Стоит рядом с матерью и с какой-то девушкой. Наверное, это его сестра. Они друг на друга очень похожи. Спокойный, рассудительный парень. Закончил с золотой медалью физико-математическую школу. Он станет нашим комсоргом.

Дима. Самый немногословный, самый молчаливый солдат нашей части. На второй год службы ему присвоят звание сержанта, и он решит остаться в армии, сочтя ее наиболее подходящим для себя местом.

А вон тот рыжий — это Гена. Позади него стоит его будущий закадычный друг Денис. Сейчас они пока еще не обращают друг на друга никакого внимания, но в вагоне поезда им выпадет ехать рядом, там они и познакомятся. Два шалопая. Два трепла и балагура. На этом они, видимо, и сойдутся.

— Стро-о-ойся! — прозвучал чей-то зычный голос.

Родители отступили. Призывники выстроились в три шеренги. К установленному на плацу микрофону подошел военный комиссар нашего района, плотный мужчина неопрятной наружности с сильно выпирающей челюстью. Я его помнил. Помнил и то, что он тогда сказал. Он говорил о нашем гражданском долге, о нашей "почетной обязанности", о непростом международном положении, о том, что американский империализм пытается задушить свободолюбивые страны, а Советский Союз ведет нелегкую борьбу за мир во всем мире. Обычная идеологическая накачка в духе того времени. То же самое он произнес и сейчас. После его выступления из динамиков раздалось "Прощание славянки".

— Напра-а-аво! Ша-а-агом марш!

Все команды я выполнял уверенно и спокойно. Не в пример тому, как это было в прошлый раз. Тогда я, помнится, страшно боялся сделать что-нибудь не так, и беспрерывно косил глазами по сторонам, чтобы убедиться, что все остальные делают то же самое, и, следовательно, я ни в чем не ошибаюсь. Как у меня тогда тряслись коленки! Даже смешно вспоминать.

Залезая в кузов грузовика, на котором нас должны были отвезти на железнодорожный вокзал, я заметил в отдалении знакомый силуэт. Это была моя мать. Эх, мама, мама. Все-таки не выдержала и пришла. Она стояла у забора, смотрела на меня и вытирала слезы. Я помахал ей рукой. Она помахала в ответ.

Приехав на вокзал, мы выстроились на перроне, и нас стали распределять по вагонам поезда.