Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Ничего со мной не случится, — заверил ее я, а сам подумал: «Надеюсь». Сегодня вечером мы были на грани.

Вдруг Анжела рывком села на кровати и крепко прижалась ко мне.

— Я боюсь, я так боюсь! Роберт, иди ко мне, иди же скорее! Я хочу ощутить тебя. — Ее била дрожь.

Я обнял Анжелу, мы с ней стали одним телом и любили друг друга с безумством отчаяния. Наконец я отделился от нее и услышал ее ровное дыхание. Я погасил лампочку, горевшую на ночном столике, и лежал в темноте с открытыми глазами. Я слышал, как внизу, у моря, катились, постукивая колесами, поезда. Потом я заснул. Разбудила меня Анжела. Она сдавила мое плечо и громко выкрикнула мое имя. Я с трудом пришел в себя.

— Что… случилось?

— Прости, любимый, что я тебя разбудила! Но я должна тебе кое-что показать. — Она стояла подле кровати совершенно нагая и говорила со мной, наклонившись к моему лицу.

— А который сейчас час?

— Половина пятого, — ответила она спокойно. — Я не могла больше спать, встала и вышла на террасу. И там это увидела.

— Что?

— Это я и хочу тебе показать. Пошли.

Я вскочил с кровати, нагишом проследовал за ней через гостиную и вышел на террасу с морем цветов, залитым ярким светом восходящего солнца. Я взглянул вниз, на город — белые здания ярко светились в его лучах, светилось и море, вновь спокойное, зеркально гладкое.

— Это не внизу, а вверху. Там, на склоне, — сказала Анжела и показала рукой. — Там, рядом с кипарисами! — Рядом с кипарисами на крутом склоне позади дома я увидел его — миндальное дерево, усыпанное розовыми цветами. В солнечных лучах и само дерево, и усыпавшие его цветы светились каким то необычайным, неземным светом.

— Я наблюдаю за этим деревом годами, — сказала Анжела. — И в июне оно еще ни разу не цвело. А в этом году зацвело. Ты помнишь рассказ монахов на острове про святого Онора и его миндальное дерево?

— Помню.

Она скрылась в гостиной и вновь появилась с фотоаппаратом в руках.

— Я должна это снять, — сказала она. — Ведь дерево цветет для нас! Роберт, я хочу завести альбом с фотографиями, которые что-то значат только для нас. Эта будет первой. — Она подняла фотоаппарат к глазам. — Оно теперь будет каждый год цвести для нас с тобой, — сказала она, опустив аппарат. Ее взгляд скользнул по мне сверху вниз. — Давай вернемся в комнаты, — сказала она, лукаво улыбнувшись. — Только поскорее…

Пустой бассейн для плавания казался ослепительно белым на ярком солнце.

На Пауле Зееберге, как и на мне, не было ничего, кроме брюк и рубашки. День ото дня становилось все жарче. На ногах у нас обоих были босоножки без задников, и мы с ним прогуливались в тени кедров, пальм и оливковых деревьев. В просветы между толстыми стволами я видел под палящим солнцем яркие цветники перед пандусом у дверей дома Хильды Хельман, на глаза то и дело попадался этот бассейн. Я заметил, что некоторые плиты его облицовки треснули, а на дне валялось несколько веток. Среди веток сновали маленькие ящерицы. Был час дня, и в парке стояла мертвая тишина.

Своим визитом сразу после его появления в Каннах я практически застал Зееберга врасплох. Я был готов к тому, что Зееберг попросит отложить разговор, даже откажется от него, однако он заявил, что охотно ответит на мои вопросы сейчас же.

Поэтому я тотчас приехал к нему на такси.

Я сообщил ему то, что рассказал мне во Франкфурте охранник банка Фред Молитор, якобы по настоятельной просьбе самого Зееберга. О моих визитах к разным банкирам, участникам того совещания в отеле «Франкфуртер Хоф», я не сообщил, равно как и о том, что мне вообще кое-что известно о том заседании.

Зееберг кивнул.

— Все это правда, истинная правда. — Даже в рубашке и брюках Зееберг производил впечатление сверхсерьезного, сверхкорректного банковского работника.

— Молитор позвонил мне, и я посоветовал ему просто взять и все это рассказать вам. Сослужил его рассказ вам какую-то службу?

— Этого я покамест не могу сказать. Поэтому и хотел побеседовать с вами.

— Я, разумеется, помогу вам всем, чем смогу. — От него опять пахло той же самой парижской туалетной водой для мужчин, и выглядел он свежим и отдохнувшим: работа во Франкфурте, перелет, перемена климата, видимо, легко переносились его организмом. — Излишне упоминать, что сам я был совершенно ошарашен, выслушав рассказ Молитора.

— Легко себе представить. Для вас было настоящим шоком узнать, что ваш шеф рылся в ящиках вашего письменного стола, в шкафах и сейфах вашего отдела, как будто вы какой-то преступник.

Это я сказал нарочно, чтобы его спровоцировать, и он вполне на это поддался.

— Я — преступник? С чего вы взяли? Нет-нет, я совсем иначе смотрю на это дело.

— Разрешите…

— Нет, это вы разрешите! Я догадываюсь, о чем вы подумали. Только, знаете ли, все было иначе, просто не могло не быть иначе. Господину Хельману не было никакой нужды перерывать бумаги в моем отделе. Например, в поисках документов, которые я будто бы преступно утаил… Какие-то бумаги о Бог знает каких сделках.

— Почему ему не было нужды их искать?

— Потому что вы, господин Лукас, не сведущи в организации банковского дела, потому что в банке не могло произойти ничего, о чем господин Хельман сразу же не был бы поставлен в известность, что бы он не одобрил или же о чем бы сам не распорядился. Хоть я и исполнительный директор, но у меня нет банка в банке. Валютный отдел входит в состав банка Хельмана наравне со всеми другими. Так что господин Хельман не мог ожидать, что найдет нечто, о чем бы он не знал, — Зееберг остановился перед колонной, увенчанной головой Януса, этого двуликого божества, одно лицо которого глядит в будущее, а второе — назад, в прошлое. Голова была выкрошившаяся, частично обомшелая. Зееберг задумчиво разглядывал двуликую голову.

— А не мог он предположить, что он чего-то не найдет? — спросил я. — Я хочу сказать: не мог ли он предположить или опасаться — охранник сказал, что он был вне себя от волнения, — итак, не мог ли он опасаться, что документы исчезли!

— Глядеть в прошлое, глядеть в будущее — что я сейчас и делаю. Только вот не знаю, угляжу ли там правду и, следовательно, правильно ли поступлю, — сказал Зееберг с отсутствующим видом. — Да, несомненно, этого господин Хельман мог опасаться. Но какие это могли бы быть документы? Если бы такие, в которых речь идет о каких-то сделках, то для меня было бы бессмысленно их уничтожить, по той простой причине, что ведь партнер по сделке имел их дубликаты. Думается, это ясно, как день.

— Согласен, — сказал я. — И если уж разговор у нас так повернулся, что вы сами приписали себе роль злодея — просто ради дискуссии, — то нельзя ли также предположить, что вы оставили бы у себя в отделе какие-то бумаги о тайных договоренностях между вами и каким-то третьим лицом, о которых банку Хельмана ничего не известно, или какие-то другие записи конфиденциального характера…