Корен Зайлцкас - Учитель драмы

Дети в унисон повторили и эту строчку.

– Нельзя ли направить свет и камеру на наших опоздавших?

После небольшой задержки – мы никогда не говорили про это на репетициях – яркий белый луч прожектора упал на центральный проход, и круг света расширился, чтобы захватить обе фигуры. Это был он: абсолютно седой, с торчащими ушами и подбородком. Он не снял темные очки даже в помещении, как будто был какой-то знаменитостью или играл роль собственного охранника.

Это был простой старик, не имеющий ничего общего с монстром из моих воспоминаний, но его вид все еще внушал мне страх. Всего на секунду я почувствовала, что это он собирается разоблачить меня . Даже несмотря на то, что это его лицо крупным планом снимали на камеру и транслировали на экран. Все его жизненные уроки вспомнились мне в один момент.

«Не только я бросил твою маму. Ты тоже ее бросила».

«Когда люди узнают, ты станешь им противна. Они возненавидят тебя за это».

Но в следующую секунду я услышала другой голос – свой собственный – который звучал не менее отчетливо.

Поднеся к губам микрофон, я произнесла:

– Леди и джентльмены, позвольте представить вам Ронана Эйлиша.

Все, что последовало за этим, я увидела будто в замедленной съемке. Детективы из «Бахрама» кинулись к нему: фалды их строгих костюмов развевались за спинами, а галстуки болтались, как маятники. Полиция Нью-Йорка проникла в здание через запасные выходы: сцену заполнили молодые люди в защитных очках с руками на кобурах, готовые использовать оружие в случае необходимости. Отсюда им открывался хороший обзор. В зале началось какое-то беспорядочное движение и суматоха. Одна часть занавеса оборвалась, когда дети побежали за кулисы. Зрители сверкали своими бриллиантами, испуганно пригибаясь или, напротив, вставая, чтобы рассмотреть, что происходит. Оз поднял руки и отошел в сторону, когда полиция уложила моего отца на пол.

Я увидела несколько людей, стоящих на коленях. Офицер, производивший арест, агрессивно выкрикивал приказы типа: «Лежать!», «Не двигаться!», «Вытянуть руки!».

У него наготове была дубинка. Я услышала короткий, тихий звук защелкивающихся наручников.

«Кто это?» – слышала я возгласы родителей. – «Вы его узнаете?» «Я не знаю». «Я не вижу».

– Это оружие? – спросил офицер полиции, вытаскивая у папы из-за пояса пистолет. Зрители закричали. – У вас есть на него разрешение, сэр? Вам знакомы законы Нью-Йорка по поводу хранения и ношения огнестрельного оружия?

– Вы находитесь в школе, – крикнула одна из женщин под шквал аплодисментов.

Оглашенные по правилу Миранды [123] Правило Миранды – юридическое требование в США, согласно которому во время задержания задерживаемый должен быть уведомлен о своих правах. (Прим. ред.). права папы утонули в голосе Аптона, который взял в руки микрофон и начал извиняться.

– Пожалуйста! Оставайтесь на своих местах! Пожалуйста, уважаемые родители, уделите мне минуточку внимания! Дети находятся в полной безопасности в школьном кафетерии. Мы сейчас… Да, мэм, школьный психолог находится рядом с детьми, пока мы с вами разговариваем. В свете этого неожиданного происшествия мы сделаем незапланированный антракт, а через пятнадцать минут продолжим просмотр спектакля, к которому дети так готовились.

Офицеров, организованно выходящих из зала через центральный проход, проводили бурными овациями. Жуткие зеркальные очки моего отца сползли набок после того, как он приложился головой к огромному черному ботинку.

И все это время я держала свою голову высоко поднятой. Я продержалась до конца. Я не сдвинулась с черного креста из изоленты под своими ногами ни на сантиметр. Я подумала, что, возможно, – просто возможно – если я буду стоять неподвижно, то потом смогу пойти куда угодно.

Наверное, тебя не волнует, где я сейчас нахожусь, но я все равно скажу. Потому что именно так я теперь делаю. Оставляю за собой следы. Общаюсь с людьми. Даю им знать, где я нахожусь, где я была до этого и где меня можно будет найти в будущем.

Если честно, бывают дни, когда мысли о «будущем» вновь начинают казаться мне какими-то чуждыми. Смешно, правда? Это все из-за того, что я всегда действовала так, будто «играю». Только теперь я узнала, что на самом деле «действовать» – это «совершать поступки, которые повлияют на мою дальнейшую жизнь».

Естественно, все это идет из детства. Девочкой я всегда пыталась хотя бы немного изменить обстоятельства в свою пользу. Но мы были в постоянном движении. Мы покинули Ирландию и оказались на острове, а потом поехали еще дальше; мы отзывались на такое количество имен, сколько у северян названий для булочек. Выстроить что-то в таких условиях было словно пытаться лопнуть шарик, висящий в воздухе: невозможно. Я могла стараться сколько угодно, но наше движение я остановить не могла. Не могла заставить своего отца стать нормальным человеком или прекратить совершать преступления. Я превратилась в женщину, которая постоянно ранила людей – в том числе мужчин, которых любила, – потому что считала, что ничего из сделанного ею на самом деле на них не повлияет.

Просто чтобы ты знал: я говорю о детстве не для того, чтобы вызвать у тебя сочувствие. Поскольку я раскрыла перед тобой все свои ценные секреты, я больше не рассчитываю их использовать. И не хочу. У меня нет желания показывать свои раны за деньги, как мой отец показывал свои фокусы в баре. Это не туз в рукаве. Они не дают мне преимуществ и не делают меня настолько жалкой, чтобы мне нельзя было отказать. Я просто честно рассказала свою историю. Если ложь говорит не только об отсутствии понимания, но и о нежелании быть понятным, то я хотела бы полностью исключить вторую возможность.

Я хочу, чтобы ты понял, через что я прошла, чтобы потом, если ты решишь, что хочешь жить со мной снова, ты не удивлялся, когда внезапные вспышки воспоминаний будут сбивать меня с ног, словно инсулиновый шок. Вот чем для меня является мое прошлое: неизлечимой болезнью.

Не то чтобы игра в «бедненькую и несчастненькую» когда-то с тобой срабатывала. Веря в лучшее во мне (на самом деле, веря в лучшее во всех), ты всегда умел найти дыры в моей жизненной концепции. Ты говорил, что мои дети, мои браки, даже мои аферы доказывают, что на самом деле я никогда не заботилась только о выживании. И что у меня всегда была дополнительная мотивация, которая хорошо объясняется моим происхождением – некоторая чисто ирландская амбициозность.