Донато Карризи - Дом голосов

«Ну что, вы готовы начать?» — слышится голос Терезы Уолкер.

Короткая пауза.

«Да, готова» , — отвечает Ханна Холл.

Металлический звук: скрежет ключа в заводном механизме. Когда пружина завелась, звучит, хрипловато, романтический мотивчик.

У всякого гипнотизера свой метод погружать пациента в состояние транса. Джербер предпочитал метроном, банальный прием, но заключающий в себе некую элегантность. Синьор Б. использовал песенку из старого мультфильма Уолта Диснея. Другие попросту произносили усыпляющие фразы, должным образом модулируя голос, или варьировали освещение. Качающийся перед глазами пациента маятник или часы на цепочке придумали кинематографисты, как и вращающуюся спираль.

Уолкер прибегала к старой музыкальной шкатулке.

Музычка играла полторы минуты, потом темп замедлился. По мере того как звук стихал, пациентка все глубже впадала в транс, явственно представил себе Джербер.

«Ханна, я хочу, чтобы ты вернулась в прошлое… Начнем с детства…»

« Хорошо…» — ответила Холл.

Уолкер говорила доброжелательным, ободряющим тоном. По сути, это должно было стать началом нормальной терапии, направленной на то, чтобы упорядочить память. В складывавшейся атмосфере ничто не предвещало душераздирающего эпилога.

«Я объясню тебе, как мы будем действовать… Прежде всего найдем счастливое воспоминание: оно станет путеводной нитью, поведет нас в твое подсознание. Каждый раз, когда что-то тебя взволнует или покажется странным, мы вернемся к тому воспоминанию, и ты снова почувствуешь себя хорошо…»

«Согласна».

Долгая пауза.

«Итак, ты нашла что-нибудь?»

Ханна вдохнула и выдохнула: «Сад».

Папа способен безошибочно определить, когда начнется следующее время года. Ему достаточно взглянуть на корни растений. Или он чует, чем пахнет ветер, и предвидит, когда наступит лето или пойдет снег. Иногда по ночам он смотрит на небо и по расположению некоторых звезд указывает маме, какие семена лучше посеять в огороде.

Нам не нужно ни часов, ни календаря. Поэтому мы не знаем, сколько мне в точности лет. Я сама решаю, когда у меня день рождения: выбираю день и сообщаю об этом. Мама готовит торт из хлеба и сахара, и мы празднуем.

Стоит весна, мы недавно перебрались в эти края. Меня зовут Шахерезада, и дом голосов окружают плодовые деревья.

Сад.

За ним давно никто не ухаживал, но деревья не погибли, а разрослись на воле, так что все лето мы едим фрукты.

Дом стоит на вершине холма. Он невелик, но и с такой высоты можно много чего разглядеть. Стаи птиц, то взмывающие в небо, то парящие над землей, словно в размеренном танце. Облачка пыли, грозно преследующие друг друга между рядами деревьев. Иногда по ночам можно увидеть вдалеке необычное зарево. Мама говорит, что это фейерверк, люди запускают его в небо, чтобы отметить какое-то событие. Я спрашиваю, почему мы не там, вместе с ними. Ответа не получаю.

Прямо посередине дома выросла черешня. Такая высокая, что пробила крышу. Папа решил положить Адо под ней, пусть корни его оберегают. Но я думаю, что есть и другая причина: так Адо будет ближе к нам. Я люблю, когда мы все вместе, да и маме с папой это нравится.

Весна — хорошее время года, но лето еще лучше. Я жду не дождусь, когда наступит лето. Погода какая-то странная. То солнечная, то дождливая. Когда идет дождь, я обычно читаю. Но я уже прочла все книги, некоторые даже по нескольку раз, и мне скучно. Папа обещал, что найдет еще, но пока не нашел. Такая тоска. Тогда я решаю, что уже прошло достаточно времени с моего последнего дня рождения, вечером вхожу на кухню и торжественно объявляю, что завтра — мой праздник. Родители улыбаются мне, кивают, как обычно.

На следующий день уже все готово. Мама растопила дровяную печь, но не только затем, чтобы приготовить пресловутый торт из хлеба и сахара. Она настряпала столько всякой вкуснятины. Вечером нас ждет невероятный ужин, стол будет ломиться от еды, когда вернется папа, который ушел, чтобы поискать мне подарок.

День проходит быстро, и я так счастлива, что никогда его не забуду. Меня волнует больше всего именно подготовка к празднику. Само ожидание торжества, когда все вокруг становится краше. Моей радости сопричастен весь мир.

Ради праздника мама зажгла много свечей вокруг черешневого дерева и привязала на ветки цветные лоскутки. Расстелила покрывало, чтобы разложить еду, поставила даже кувшин с лимонадом. Папа играет на гитаре, и мы распеваем наши баллады. Я ему аккомпанирую, стучу в бубен. Потом он кладет свой инструмент в сторону, только я отбиваю такт, а он тем временем подхватывает маму за талию и увлекает в танце. Она смеется, следует за ним. Только папа может так ее рассмешить . Юбка развевается, открывая щиколотки, ее босые ноги на голой земле такие красивые. Она смотрит папе в глаза, и папа не может отвести от нее взгляда. Только мама может вызвать в нем такое чувство . Я настолько счастлива, что хочется плакать.

Потом наступает время подарка. Мне не терпится, я вне себя. Обычно мне не дарят слишком большие вещи, будет трудно забрать их с собой, когда мы снова пустимся в путь. Папа мне делает рогатку или вырезает что-нибудь из дерева: однажды я получила очень красивую фигурку бобра. Но на этот раз все по-другому. Папа на мгновение выходит из дома и возвращается с велосипедом.

Мне просто не верится. Велик — мне, и только мне.

Он не новый, немного ржавый, и колеса у него разные. Но какая разница? Это мой велик. У меня никогда не было велосипеда, этот первый. Я так рада, что даже забываю, что не умею ездить на нем.

Научиться недолго. Папа преподал мне несколько уроков, и, пару раз свалившись, я катаюсь без остановки. Изо всех сил кручу педали между рядами деревьев; мама говорит, что пыль, которую я поднимаю, видна из дома. Мы договорились, что этот велосипед я оставлю, когда настанет время уходить, но папа пообещал, что у меня будут другие. Но такого уже не будет. Никакой другой велосипед не сравнится с первым.

Волосы у меня сильно отросли, доходят до середины спины. Я горжусь моими волосами, они такие же длинные, как у мамы. Та сказала, что, если я не хочу стричься, нужно их, по крайней мере, как-то скреплять. И дала мне одну из своих заколок, ту самую, с синим цветком, которая так нравится папе. Я знаю, как мама дорожит этой заколкой, и ни за что на свете не сломаю ее.

Но однажды вечером я возвращаюсь с очередной прогулки, и заколки больше нет в моих волосах.

Я настолько огорчена, что никому ничего не говорю об этом. И хотя мама с папой за ужином замечают, что настроение у меня неважное, я предпочитаю молчать. Вот только на следующий день оказывается, что заколки нигде нет. Я повторяю тот же путь, что и накануне, снова и снова, туда и назад, но без толку.