Дреда Сэй Митчелл - Свободная комната

Я ошеломлена. Мне так грустно это слышать. Я думала, что Алекс другой, но на самом деле он такой же, как и я. Миру мы показываем лишь один фасад, но внутри нас боль, обида, воспоминания, которые всегда будут нас преследовать. Однако я чувствую вину за то, что мои демоны вызвали его собственных.

Я встаю, забыв о своих нуждах и желаниях.

— Алекс, ты не обязан оставаться.

— Не глупи, — он хватает меня за руку и тянет обратно на кровать. — Я не хочу тебя обидеть, но я считаю, что тебе нужна профессиональная помощь. — Меня бесят его слова, так что я пытаюсь перебить его, но он мне не дает. — Я не говорю, что то, что ты сказала мне, не является правдой, твоей правдой. Самое важное для меня — это твое благополучие…

Я киплю от гнева.

— Благополучие? Почему бы тебе не сказать то, что ты на самом деле имеешь в виду? Она не в себе, чокнутая, долбанутая, тронутая…

Он хватает меня за руки и притягивает к себе.

— Я знаю все эти слова, Лиза. Люди говорили их о моем брате. И это неправда. Правда в том, что ему было нужно лечение. Помощь. Правильная помощь, — он начинает говорить тихо. — Это то, что нужно и тебе. Правильная помощь.

Я убираю руки. Ощущая мучительную боль, я мрачно качаю головой.

— Разве ты не понимаешь, Алекс? Этот дом, — широко развожу руки, — и есть мое лечение. Я могу принимать сколько угодно лекарств, сидеть в бессчетном количестве холодных комнат в компании бессчетного количества озабоченных моей судьбой мозгоправов, но знаешь что? Этот дом будет продолжать преследовать меня до конца моих дней. Я отказываюсь так жить.

Мне пора остановиться, что я и делаю, пока эмоции не привели меня в то состояние, в котором Алекс не должен меня видеть. Я немного успокаиваюсь — по крайней мере, внешне — и начинаю говорить снова:

— Я не могу больше так жить. — Снова встаю, мой взгляд блуждает по комнате. — Поможешь мне найти остальной текст на стене?

Я долго и с облегчением выдыхаю, когда он встает и начинает сдирать следующий кусок обоев возле того места, где я обнаружила текст. Я спешу ему на помощь. Мы осторожно отрываем две полосы. Я испускаю стон разочарования: тут ничего нет. Вот черт!

Алекс поворачивается ко мне:

— А что, если больше ничего нет? Я уже говорил об этом в последний раз, когда был здесь.

Отрицательно качаю головой.

— Текст здесь. Я знаю, что он здесь. Дом разговаривает со мной через эти стены.

Алекс поднимает брови, как бы говоря: «Ну ты и чокнулась!»

— Знаешь что, — предлагает он, — давай я начну вон там, возле окна, а ты продолжишь здесь?

Этим мы и занимаемся в течение следующих нескольких минут, пока Алекс не сообщает с волнением в голосе:

— Кое-что нашел.

Я спешу к нему. Не могу в это поверить. Я уже начала сомневаться, что там есть что-то еще. Вместе мы снимаем обои до самого плинтуса. У меня перехватывает дыхание, как всегда, когда я смотрю на текст на стене. Почерк не такой уверенный, следы чернил слабее, буквы местами волнистые, как будто человек, писавший это, дрожал.

Я слишком нетерпелива, чтобы ждать.

— Что там написано?

Алекс занят чтением, поэтому не отвечает. Прочитав, поворачивается ко мне.

— На этот раз тут есть дата. 1998 год.

— Это тот год, когда мне исполнилось пять. Мой пятый день рождения, — я взволнована. Это моя первая настоящая связь с автором прощального письма.

— Какое отношение к этому имеет твой день рождения?

— Это как раз тот год, когда, как я думаю, со мной произошел какой-то случай в этом доме, — я умоляюще смотрю на него огромными глазами. — Теперь ты мне веришь?

Алекс не отвечает. Вместо этого он сосредотачивается на письме.

— Это снова наш старый друг, Доктор Смерть, Соланов. В этих строчках сказано: «Если ты влюбляешься в красивую женщину, то копаешь могилу и себе, и тем, кого любишь».

Я не впечатлена.

— Похоже, он не слишком любил женщин.

— Может быть, он слишком сильно любил какую-то одну, и все пошло наперекосяк. Многие мужчины знают это чувство.

Алекс не дает мне возможности спросить, относится ли его загадочный комментарий ко мне.

Он начинает переводить.

Ранее. 1998

Он спешил по улице в оцепенении, а когда добрался до дома, то ожидал увидеть свет и услышать звуки, которые всегда ассоциировались у него с семьей, даже когда ее члены спали. Но конечно, не было никакого света. И никаких звуков. Их больше никогда не будет.

Он открыл дверь. Но не входил. Стоял на пороге, боясь зайти внутрь. Его сердце билось так часто, что по логике вещей у него скоро должен был случиться сердечный приступ. Господи, как он хотел, чтобы это произошло. Пусть это произойдет! Пусть избавит его от того, через что он, как ему известно, должен был пройти.

Он вошел в дом. Закрыл дверь с тихим щелчком. Положил ключи на стол в коридоре и осмотрелся вокруг.

Худшее уже позади. Хотя вообще-то это было не худшее, самое плохое еще будет. Тогда ему приходилось лгать. Лгать все время и всегда. И притворяться. Продолжать вести себя как раньше. Какой человек может с этим справиться? Но он знал, что у него нет выбора. Он должен был сделать это ради других. Ради своей семьи. Особенно ради нее. Он должен был сделать это, чего бы это ни стоило.

Потому что он был виноват.

Он включил свет в кладовке под лестницей. Все, что ему было нужно, было там. Зеленые мешки для мусора, которые не рвались, даже будучи переполненными, швабры, тряпки, щетки, метлы, моющие средства, отбеливатель и металлические мочалки. Ему нужно было обыскать весь дом, чтобы убедиться, что он нашел все следы того, что произошло, и устранил их.

Проще всего было бы использовать бензин, просто побрызгать этой ядовитой жидкостью повсюду — на мебель, одежду, книги, фотографии, игрушки — и сжечь это место. Но так сделать было нельзя; единственный путь — это врать и притворяться, потому что у него был долг перед людьми и груз вины.

Груз вины. У него подкосились ноги, и он навалился на стену. Желчь поднялась вверх по его горлу, и его несколько раз вырвало на пол. Так больше нельзя. Слезы заблестели у него в глазах и поползли по щекам.

А может, все же был выбор?

Он вернулся в кладовку под лестницей. Нашел там свернутую веревку. Он поднял ее, пристально посмотрел, а затем положил обратно. Когда-нибудь придет время и для веревки. Но пока нужно было научиться лгать и притворяться.

Начал он со столовой. Там был полный хаос. Стол остался в том же положении, в каком стоял, когда его оттолкнули. Стулья были перевернуты. Еда была разбросана по полу, затоптана в ковры и размазана по стенам. Разбитые тарелки и сломанные столовые приборы оказались в странных местах, как будто их оставили там специально. На верхней полке до сих пор стоял стакан с апельсиновым соком. И, конечно же, игрушки. Они были повсюду.