Стейнар Браги - Ката

– Какой мощный! – оценила Соулей, и они обе в молчании стали разглядывать окорок.

Через день в мясе появились подозрительные белые пузырьки, и Ката поспешила вынести его в мусорный бак.

Улица располагалась в самом низу Тингхольта. Она была тихая и мрачная, но явно это никак не проявлялось. В конце улицы располагалось норвежское посольство. Ката когда-то ходила туда на прием вместе с Тоумасом, и там ей объяснили, что эта улица – на самом деле двойная: дома с западной стороны стоят на улице Фьоулюгата, а с другой стороны – на какой-то улице, название которой она забыла.

Они ехали медленно. На бумажке, которую держала Ката, было написано «Фьоулюгата, 19». Она остановила машину в середине улицы перед неопрятным домом желтого цвета. Его крыша была ржавой, бетон местами выкрошился, а краска облупилась.

Во дворе некоторые деревья недавно спилили под самый корень, а на оставшихся висели таблички с подписью «Управление по окружающей среде г. Рейкьявика», гласившие, что власти провели расчистку двора по причине «халатности собственников».

На первом и втором этажах окна были занавешены. Над крыльцом – балкон, который, казалось, вот-вот обрушится, а в подвале некоторые окна забиты фанерой. Ката еще раньше думала, как лучше зайти к нему: постучаться, попросить кофе, устроить так, чтобы Соулей отвлекала его, пока она ищет улики, – но все это было слишком рискованным. Позже вспомнила, как они с Тоумасом и Валой ходили к пастору Видиру – и когда выходили, видели небольшой письменный стол: а вдруг в нем, под серой клеенчатой скатертью, скрывается что-нибудь занятное?

Во всяком случае, взглянуть на дом было любопытно. Как знать, может, потом она вернется сюда?

Ката тронулась с места, и минут через десять они уже въехали на парковку возле «Филадельфии». Там было полным-полно машин, доносились отзвуки весьма оживленного богослужения.

– Просто не верится, что ты всей этой ерундой увлекалась! – удивилась Соулей, уставившись на церковь, а потом отхлебнула из новой бутылки: они всегда появлялись у нее в руках как по мановению волшебной палочки.

– Я мигом, – сказала Ката и вышла из машины.

Она миновала вход в саму церковь и открыла другую дверь, в торцовой стене здания, которая вела в канцелярию. Если кто-нибудь обнаружит ее, она скроит скорбную мину и скажет, что ей нужно поговорить с пастором наедине. И решила подождать того в его кабинете.

Перед помещением большой канцелярии в конце коридора стоял письменный стол Йоуна, или, как его называли, Нонни. За ним Йоун – или Нонни – торчал всю рабочую неделю, сидел смирно и помогал своему начальнику вести дела духовные, а в промежутках служил (со всем смирением) Святому Духу в церкви. Сквозь стенку Ката услышала звуки органа: присутствующие там, небось, уже начали верещать и впадать в транс.

На письменном столе, как ей и запомнилось, стояла печатная машинка. Ноутбук – узкий, блестящий – там тоже был, а печатная машинка, наверное, для того, чтобы угодить Богу: он ведь с современностью не дружит, а может, чем меньше становилась вера в Него, тем больше ему начинали нравиться такие позерские жесты? Ката сняла чехол – машинка оказалась марки «Олимпус», в точности, как говорил Хильмар.

Она присела на колени перед машинкой, вынула заранее припасенный клочок бумаги, заправила в каретку и нажала букву «тортн» – и еще разок, для верности, чтобы пропечаталось как следует. Закончив это, поспешила вон.

Когда зазвонил телефон, Ката все еще ожидала, что ее вызовут в полицейский участок для собеседования, но ничего не произошло. Время как шло, так и продолжало идти. Если ей выпадала ночная смена, по вечерам она ходила на фитнес, а потом плавала в бассейне. Посещала библиотеку, читала, покупала для Соулей одежду или ходила с ней в кафе и рестораны, скачивала у нее детективы или даже целые телесериалы, которые Соулей добывала в Интернете пиратским способом.

Ей надо было что-то предпринять. Если она слишком долго сидела без дела, ее охватывала тревога, мысли начинали утомлять, а поскольку они никуда не вели, то и были ей ни к чему. Ката достала из ящика маникюрный набор, уже не помня, почему раньше не позволяла себе это. В маленькой сумочке лежали острая пилка, кусачки для ногтей, ножницы и ножницы для кутикул. Она вычистила ногти; долго возилась с кусачками и пилкой, следя, чтобы ногти получились чуть длиннее, чем кончики пальцев. Под конец нанесла фиксатор и два слоя металлически-голубого лака. По старой привычке посмотрела на результат своих трудов в зеркало: кто-то ей как-то сказал, что качество маникюра лучше видно спереди, а не сверху, так как это непривычный ракурс.

Однажды утром, после разговора с пациентом, который приходил каждую неделю поплакаться на боли в желудке и в спине, Ката схватила телефон и позвонила Инге. Через день они встретились в кафе в центре города, и Ката начала беседу с давно известного трюка: притвориться доброй , чтобы произвести этим хорошее впечатление на свою благочестивую и добросердечную подругу, показать ей, насколько она исцелилась, какая стабильная у нее сейчас психика, – но потом ей надоело. Впервые с их знакомства Ката смотрела на Ингу и слушала ее так, словно у них не было общего прошлого и всяческих сложностей. Инга говорила медленно, уравновешенно, почти не шевеля конечностями и туловищем, смотрела плавающим взглядом слегка вытаращенных глаз на Кату, – которой пришло на ум все, что она недавно читала о микромимике : едва уловимых выражениях лица, появлявшихся и исчезавших за долю секунды, проступавших, словно трещины в маске, которую человек все время носит перед окружающим миром, и возникавших от мыслей, которые никогда не высказываются вслух, но сдержать которые невозможно.

То, что пробегало по обычно каменному лицу Инги, было выражением боли и обиды: стало быть, та на что-то обижена; но Кате было неохота думать, считает ли Инга, что это она, Ката, тому виной. А за вычетом этой обиды Инга была вялой, бледной и невзрачной. Обычно Ката от таких невеселых мыслей начинала мучиться угрызениями совести, – но сейчас ей и это было неохота. Зачем? Она же ни в чем из этого не виновата.

А кто тогда виноват? Если исходить из того, что личность не возникает сама по себе, а формируется под влиянием культуры и общества, не исключено, что на Ингу наложила свою руку отцовская власть , – эта догадка, по крайней мере, любопытна. А пока Инга продолжала вещать своим мягким размеренным голосом, Ката коротала время, перебирая все ее характеристики, которые имели отношение к власти в обществе или считались положительными. Инга – медсестра с низкой зарплатой, занимается неблагодарной работой; она проводит дни, ухаживая за больными, а когда приходит домой, ухаживает за мужем и детьми. Инга – бесстрашная, готовая пожертвовать собой, всех любит, она – просто воплощение доброты и всепрощения. женских добродетелей. Она верит в Иисуса и Новый Завет, и в «человека», созданного по образу и подобию Божьему. Во всех своих мыслях и поступках она – мать: это такое более красивое слово для обозначения домашней скотины, которая расхаживает по хлеву с обиженной, но вечно благодарной мордой, жует комбикорм и обожает хозяина, и всегда такая хорошая, такая добрая, что никто не может перед этим устоять – ведь то, чего ей не хватает, она компенсирует этой самой микромимикой и волнами угрызений совести, которые она, в силу пресловутой жертвенности, транслирует своим подругам.