Стейнар Браги - Ката

После того как Ката перестала оправдываться, у них быстро исчерпались темы для разговоров. Они расплатились, поцеловались на прощание; Ката поблагодарила ее за всю помощь, любовь и терпение, проявленные в трудное для нее, Каты, время, и сказала, что ей будет не хватать ее. Затем поспешила прочь, не оглядываясь назад.

Отцовская власть : представления безумных древних евреев о мужчине в небесах, безумных древних греков – о мужчине на земле, отце, сыне. Вшивобородые мужичонки в своих благочестивых собраниях, изливающие несправедливость, глупость и алчность на нечто под названием «женщина», состряпали из той пугало и выгнали на просторы мира – и с тех пор развлекались охотой на него…

Твари.

После пятничной смены Ката закупила продукты и кое-какие мелочи для Соулей, у которой к концу месяца средств на необходимые нужды не оставалось. От здания «JL» она поехала на Фрамнесвег и трезвонила в двери, пока Соулей не открыла. Подруга была в халате до пят, грязные волосы падали на лицо – как тогда, когда они впервые встретились. Она проводила Кату в гостиную и плюхнулась там на диван.

Квартира пропахла сигаретами, алкоголем и чем-то пригоревшим в кастрюле на плите. Весь пол в гостиной был усыпан старыми фотографиями, среди которых попадались и черно-белые. На одной из них была Соулей с чернявым мужчиной, судя по всему, ее отцом в широких джинсах на подтяжках. На голове у него была ковбойская шляпа, а под расстегнутой рубашкой проглядывали накачанные мускулы.

– Как ты знаешь, сегодня вечером нам пора, – сказала Ката, уселась на диван и положила ладонь на поясницу Соулей. Та не ответила.

На кухне Ката обнаружила бутылку рома, налила из нее в стакан, подала его Соулей и включила телевизор: начинались новости.

– Вот подонок! – Соулей села на диване и осушила свой стакан. Они смотрели в новостях сюжет про мужчину, который хотел спасти «семьи».

– Трудная ночь? – спросила Ката.

– Да, трудная. Но интересная .

– Ты фотоальбомы смотрела? – Соулей придавала очень большое значение тому, чтобы вспоминать прошлое, листать бабушкины дневники, залезать в чемоданы, унаследованные от матери. Подоплекой того, что она выпивала у себя дома, была в основном тоска по прошлому.

– Да, чтобы лучше понять.

– Что понять?

– Не помню… А когда пора?

– В десять – одиннадцать. Может, не раньше полуночи.

– Напомни, что мне делать…

– Да ничего. Ждать меня на улице. Следить: вдруг что-нибудь пойдет не так. Ты точно уверена, что хочешь? – Ката все еще колебалась, брать ли ее с собой, но Соулей заявляла, что она в долгу перед ней за Фьёльнира.

– Ну, давай не будем опять начинать эту волынку. Ты таблетки достала?

Ката кивнула, показала ей коробочку, добытую в больнице тем же способом, что и в первый раз.

– А что ты потом будешь делать?

– Я написала ему записку.

– А что в записке?

– Что мы с ним сделаем.

– И всё?

– Еще я скажу ему, что знаю, что он делал. И что я украла его у него самого на… сколько там? – пять или шесть часов.

– А если он побежит в полицию?

– Он туда не пойдет.

– А если будет мстить?

– В записке сказано, что у меня есть улики. Я не хочу, чтобы он видел тебя. Усекла?

– Да, я буду ждать на улице.

– Вот и ладно.

Соулей подкрепилась еще порцией рома, чтобы встать на ноги, наполнила ванну, а Кату уже ничто не могло удержать в доме. Вместо того чтобы сидеть и ждать, она заехала за кофе в «Гаити» возле лодочной пристани, немножко покаталась молча по Лёйгавег, а потом заехала за Соулей.

Он пришел на встречу с опозданием на полчаса, уселся за стол напротив нее и даже не потрудился извиниться. Он был одет в черное пальто, синюю рубашку и светлые брюки. Лицо ни красивое, ни безобразное, ни толстое, ни худое, волосы – мышино-бурого цвета, и даже сумка через плечо такая невзрачная, что ее никто и не заметил бы.

Ката сказала, что ждала его, но он пропустил это мимо ушей. Они заказали напитки.

– Ты пьешь? – спросила она, словно не знала.

– Если захочется. Умеренно, – ответил Йоун и резко встал из-за стола, чтобы ответить на телефонный звонок. Стал ходить кругами возле столика и разговаривать по телефону с крайне серьезным выражением лица. В баре было меньше народу, чем Ката ожидала в этом часу вечера. Обслуживали двое официантов: парень и девушка. Посетителей было человек пятнадцать – и никого из Катиных знакомых.

Сердце все еще колотилось с неприятной быстротой, и ей было немножко не по себе в этом месте: не в последнюю очередь из-за того, как изменился ее собеседник с тех пор, как они виделись в последний раз: он был не таким малорослым, как ей помнилось, и его манера держать себя была немного другой. Когда он приходил к ней в сад на Мысе, его глаза бегали, плечи были опущены, и общее впечатление от него было – бессилие и мягкотелость; тогда он напоминал безобидное существо, игравшее в церкви на органе, ходил вокруг нее, горбясь, с виноватой улыбкой, и произносил извинения. А сейчас ничего этого не было, и, если Ката не обманывалась, большая часть этого была наигранной .

Она попросила Йоуна встретиться с ней, чтобы обсудить «прощение», не конкретизируя этого. Он предложил встречу у него дома, но Ката назвала бар на Лёйгавег: сказала, что не решается остаться «наедине с мужчиной». И, как она и подозревала, это не вызвало у него особого удивления – такая реакция могла быть и у более «нормальных» людей.

– У тебя усталый вид, – сказал он, снова садясь за столик. – Спишь плохо?

– Да не особо. А ты?

– Нет. Я могу сам регулировать, когда мне заснуть. – Вдруг Кате показалось, что Йоун растерялся, словно тон разговора оказался иным, чем он рассчитывал. – Знаешь, что я делаю?

– Чтобы заснуть? Нет. Библию читаешь?

– Засыпаю. Вот и всё. А кому заснуть трудно – у тех совесть нечиста.

Принесли напитки: два бокала красного вина. Ката пригубила из своего и решила подпустить побольше смирения, чтобы он не надумал сбежать.

– Мне так не хватает нашей церкви! – сказала она, изобразив грустную улыбку. – Я жалею, что бросила; я плохо поступила с Видиром. И перед тобой мне тоже нужно извиниться.

– Да.

Ката не была уверена, что у этого «да» тон не был вопросительный, – но по выражению лица собеседника решила, что нет.

– Я повела себя неприлично, – сказала она, – когда ты пришел ко мне в гости. Я совершила грех.

– Помню, – он кивнул.

– Большой грех, – продолжала Ката. – Я отдалилась от Бога. Я грешила мыслью и действием. Я была заблудшей… Я верю, что, когда ты пришел ко мне, это было благословение, ниспосланное мне, когда я находилась на самом дне своей жизни… Поданная в знак примирения рука – и именно в тот миг, когда она была нужна больше всего на свете. Но я этого не понимала.