Лейла Аттар - Бумажный лебедь

Дамиану не хотелось говорить про шрам на бедре – напоминание о последнем дне на острове.

– В чем дело, Скай? – Он наклонился к ней через стол – так близко, насколько позволяли тюремные правила. – Ты что-то от меня скрываешь?

Скай показалась ему напуганной. Им никогда не удавалось ничего утаить друг от друга.

– Зачем ты это сделал? – задала вопрос Скай. – После всего, что мы пережили? Зачем ты разрушил компанию отца?

Дамиан вздохнул. Он не хотел говорить о том, что их разделяло. Только не сейчас. А Скай ждала ответа.

– Даже отправив меня в тюрьму, твой отец не успокоился. Он послал сюда человека, который избил меня и передал, чтобы я держался от тебя подальше. Мол, если ослушаюсь и попытаюсь с тобой связаться – не выйду отсюда живым.

– Когда? Когда это случилось?

– Где-то полгода назад.

У Скай в глазах промелькнуло осознание. Дамиан хотел забраться ей в голову и расставить детали мозаики по местам, чтобы больше не тратить время на Уоррена, мать его, Седжвика.

– Ты дешево продал свои акции. Погубил компанию, но должно быть, потерял кучу денег. Себе же сделал хуже. Почему бы не забрать все?

– Я не люблю угроз. А этим отелям туда и дорога. Они построены на грязные деньги – деньги картеля. Я бы многое отдал, чтобы увидеть лицо твоего папаши, когда все рассыпалось в прах.

– Ты уже никогда его не увидишь. Он умер, Дамиан. Несколько дней назад. Все рушилось постепенно, шаг за шагом. Потрясение подкосило отца. Ему пришлось заложить имущество. Коллекторы не отставали. В прошлом году у него случился инсульт, потом, спустя пару месяцев – еще один. Третьего он не пережил. Так что поздравляю: ты своего добился. Месть свершилась.

– Славно. – Дамиан откинулся на спинку стула.

Он хотел ощутить хотя бы толику триумфа, но после потери Скай уже ничто не могло заполнить пустоту в его душе.

– Прости, мне совсем не жаль Уоррена. Он заслужил.

– Хватит, Дамиан. Пора поставить точку. Вообще-то отец собирался вывезти вас с матерью из Мексики. Хотел сделать вам новые паспорта, подарить новую жизнь. После смерти МамаЛу он искал тебя, но не нашел. Да, он не мог исправить то, что случилось, – однако и зла вам никогда не желал.

Тяжелое, тошнотворное осознание накрыло Дамиана. Скай пришла не потому, что соскучилась. Она пришла ради отца.

– Так вот зачем ты здесь! Целый год спустя! Упрекаешь меня, хотя кашу заварил он? Я и так ушел с дороги! Ради тебя, Скай! Да только разве он мог оставить меня в покое? Нет, ему нужно было меня приструнить! Хотя я бы и так не осмелился подойти к тебе снова! Я тебя не достоин, и всегда это знал. И он знал – и все-таки решил показать свое превосходство.

– Он так сделал не поэтому!

– Тогда почему, Скай? Почему? Я потерял МамаЛу. Потерял тебя. Потерял восемь лет своей жизни. Почему он, мать его, от меня не отстал?

– Потому что!

– Почему?! – Дамиан стукнул кулаком по столу. – Я ненавижу гребаного гада и счастлив, что он сдох! А ты чего ждала? Извинений? Хочешь, чтобы я на коленях ползал?

– Замолчи! – Скай увидела, что к ним бежит охранник. – Я по-другому представляла наш разговор. Думала, ты изменился. А тебя по-прежнему гложет ярость.

– А ты по-прежнему защищаешь папашу.

Дамиан встал, и на него надели наручники. Он знал, что вспышка гнева дорого ему обойдется. Лучше бы Скай вообще не приходила. Лучше бы он никогда не встречал ни ее, ни Уоррена. Как бы он хотел, чтобы боль, иглой пронзавшая сердце, прекратилась.

– Кровные узы превыше всего, – бросил он на прощание.

Скай изменилась в лице. Ее глаза засверкали – то ли от слез, то ли от ярости. Последнее, что запомнил Дамиан, ее поникшую, сгорбленную спину.

Больше Скай его не навещала. Он не видел ее весь остаток срока – семь лет.

Дамиан стоял у высоких ворот из кованого железа, которые закрылись перед ним много лет назад. Покинув тюрьму, он первым делом приобрел усадьбу Каса Палома и теперь стал хозяином имения, где когда-то работала его мать. Прежде особняк пустовал: вероятных покупателей отпугивала задача долго и кропотливо его реставрировать. Заросли плюща на стенах и балконах скрыли от глаз изящные архитектурные детали. Годы запустения привели в упадок и территорию. Давно не стриженные деревья зловещими призраками темнели вдоль ограды. Сад, заросший сорняками и заваленный мусором, превратился в иссушенную солнцем свалку.

Дамиан разомкнул цепь и, навалившись плечом, толкнул ворота, скрипнувшие в ржавых петлях. Особняк уставился на гостя слепыми, заколоченными глазами-окнами. Вспугивая стрекочущих кузнечиков, Дамиан обогнул здание и прошел к маленькому неприметному флигелю, где когда-то жили слуги. Внутри, как в общежитии, в ряд размещались небольшие комнатки, за ними – общие кухня и ванная. Когда Дамиан подошел к третьей по счету двери, его охватила ностальгия, а также другое, странное чувство, тисками сдавившее грудь. Метла его матери по-прежнему стояла у стены, покрытая пылью и паутиной.

Дамиан топтался на месте, не решаясь войти.

– Это я, МамаЛу, – произнес он надтреснутым голосом. – Твой Эстебандидо вернулся.

Дверь осталась закрытой. Никто его не впустил, не смерил суровым взглядом, не отчитал за озорство. Дамиан прижался лбом к двери и провел пальцем по шершавой поверхности. Хлопья облупившейся краски осыпались ему на ботинки. Немного подождав, он повернул ручку.

Комната показалась ему крошечной – гораздо меньше, чем он помнил. Темное, затхлое помещение освещал единственный солнечный луч. Аромат жасминового масла для волос давно уже выветрился. Тканевая ширма, когда-то разделявшая кровати, смятая, валялась на полу – с тех пор как хозяйку комнаты забрали в тюрьму. На столе Дамиана не дожидались тостады, никто не налил ему орчаты. Но больше всего его расстроила кровать МамаЛу. Мать всегда заправляла постель, а сейчас простыни были сбиты на сторону, подушка скособочилась. Сверху лежал слой пыли. Кровать простояла пустой и неприбранной двадцать три года.

Дамиан занялся делом. Он отнес во двор простыни и хорошенько вытряхнул. Выбил пыль из подушки, вывернул наволочку и протряхнул ее отдельно. Затем он застелил кровать, разгладив белье так тщательно, что не возникло ни единой складочки. Верхнюю простыню он подоткнул под матрас. Потом вернул на место подушку, отошел на пару шагов, поправил ее и взглянул на результаты своих трудов. Увидев, что на кровать снова садится пыль, Дамиан начал все заново: он во что бы то ни стало хотел придать постели МамаЛу первозданный вид.

Он все еще возился с постелью, когда годами сдерживаемая печаль наконец прорвалась наружу. Дамиан еще ни разу не плакал по МамаЛу – ни в Вальдеморосе, услышав, что она мертва, ни когда приносил на ее могилу подсолнухи или открывал жестянку из-под «Лаки Страйк». Гнев всякий раз заглушал тоску. Но теперь с гневом покончено. Дамиан отомстил за мать, заставил Эль Чарро и Уоррена Седжвика заплатить сполна. Враги превратились в прах, а с ними – и жажда отмщения. Теперь Дамиану не за что было уцепиться, нечему было сдержать его слезы. Все глубинные, мрачные чувства, что терзали его раньше, улеглись на дно, превратившись в груду истлевших костей. Ненависть, гнев и месть оказались иллюзией – пустотелыми семенами, неспособными прорасти, как бы усердно их ни поливали.