Люсинда Берри - Я не сойду с ума

– Джейни, садись рядом. Нам надо поговорить.

– Я не хочу говорить. Я хочу играть, – она скрестила руки на груди.

– Нет, сначала надо поговорить. Потом мы сможем поиграть.

Она нехотя села рядом.

– Ты сегодня укусила маму, и ей теперь очень больно. Это было очень плохо, – я старался сделать самое серьезное лицо. – Ты меня очень расстроила.

– Извини, папа. – Она взяла меня за руку и поцеловала. – Теперь мы можем поиграть?

Я покачал головой.

– Я хочу знать, зачем ты это сделала. Почему ты такое делаешь?

Она пожала плечами, посмотрела мне в лицо в поисках ответа.

– Пожалуйста, я просто пытаюсь понять. Как ты могла сделать маме больно?

Она забралась мне на коленки и сказала сладким-сладким голосом:

– Мне нравится делать людям больно. А тебе?

Рон оборвал меня на полуслове.

– Какой Ханна показалась вам в те первые дни?

На этот раз я не сдержалась, у меня горели щеки. Я пожала плечами.

– Какой была Ханна после рождения ребенка? – спросил он, наклоняясь вперед.

Я прочистила горло.

– Я уже говорила; я их тогда мало видела.

– Нет, вы говорили, будто вы были рядом, когда жестокое обращение имело место. Получается, это не так? – Люк пристально смотрел на меня через стол.

Я отвернулась, не выдержав его взгляда.

Рон потер подбородок.

– То есть это правда. Вы много месяцев их не видели, пока вас не позвали в больницу на разбирательство?

– Я…

Он меня опять перебил:

– Вы не были там много месяцев. Вы понятия не имеете, что происходило у них дома, так?

– Не обязательно быть в доме, чтобы знать, что происходит. Я их знала.

– Отвечайте на вопрос. Вы не знаете, что творилось в доме в течение трех месяцев после рождения Коула, верно?

Я не хотела этого говорить, но мне пришлось.

– В то время я не поддерживала с ними связь, – сказала я, опустив голову.

– Случиться могло что угодно. Все что угодно, – Рон стукнул по столу. – Вы понятия не имели, что что-то не так, пока вас не вызвали в больницу, верно?

– Я не знала, что у них проблемы.

– А тогда было уже слишком поздно, так, мисс Гольдштейн?

Я не могла больше вынести. Я расплакалась.

Кормить Коула я могла только правой грудью: на левой были швы. Он ел много, и одной груди явно не хватало. В левой до сих пор приходило молоко, а значит она все время набухала, и мне надо было как-то справляться. Молокоотсос я использовать не могла изза швов, так что мне пришлось сидеть и сцеживать вручную.

Через два дня у меня из сосков потекла кровь, смешанная с гноем; когда Коул сосал, меня словно огнем обжигали. Я сжимала зубы и сдерживала крик. Бедняга плакал, потому что не наедался. Я не хотела бросать, грудное молоко ведь так важно для развития. Я пошла к врачу в надежде, что она вылечит меня.

– Наверное, пора заканчивать грудное вскармливание, – сказала она после осмотра. – У вас жуткая инфекция в левой груди.

Я этого ожидала.

– Я не хочу бросать. Вы не можете просто выписать антибиотик? Есть такие, которые можно при лактации.

– Я могу, но это временное решение, я почти уверена, что инфекция вернется.

– Я хочу попробовать, – я не собиралась сдаваться так легко. Для меня это слишком важно.

Она посмотрела с легким раздражением, но выписала рецепт.

– Сомневаюсь, что это поможет, но попробуйте.

Боль усиливалась с каждым часом, так что я не могла уснуть всю ночь. Левая грудь распухла. Правая, казалось бы, здоровая, к утру стала твердой, с болезненными комками и покраснела. Я не могла к ним прикоснуться. Даже ткань блузки причиняла жуткую боль, пронзающую тело до тошноты. Я плакала, наливая Коулу первую бутылочку со смесью тем вечером.

– Чувствую себя мамашей-неудачницей, – сказала я сквозь слезы.

– Подожди пару дней, – сказал Кристофер, большими круговыми движениями массируя мне спину. – Через несколько дней все пройдет, и ты опять сможешь кормить его грудью. От смеси хуже не будет, и он не забудет как сосать.

Я уставилась на него. Он не понимал, что я испытываю. Грудное вскармливание – единственное, что мирило меня с его плачем. Мне так нравилось лежать рядом с ним и смотреть, как он сжимает крошечные пальчики. В такие моменты становилось все равно, что он кричал всю ночь, это помогало мне выдержать неимоверную усталость. Кормление из бутылочки не даст тех же ощущений. Неважно, кто что говорит, это совсем другое.

– Давай его мне, – Кристофер забрал малыша и взял другой рукой бутылочку. – А ты иди поспи. Ты уже двое суток не спала. Ты, должно быть, очень устала.

Я, спотыкаясь, прошла в спальню, глаза горели от усталости. Я забралась под одеяло, но никак не могла согреться. Все тело ныло. Мне было то холодно, то горячо, словно я обгорела на солнце.

– Кристофер, – говорить было больно. – Кристофер.

Он вбежал в комнату, держа Коула у груди в слинге, который он взял в душе.

– Мне очень плохо. Можешь померить мне температуру?

Он переводил взгляд с меня на ребенка.

– А с ним что делать?

– С собой возьми.

– Я не могу вместе с ним идти за градусником, – задача для него была слишком сложной.

– Да? Ну давай его мне тогда.

Передача испугала Коула, и он закричал. Его крики резали мне мозг. Кристофер стоял, не зная, что делать.

– Иди уже, – махнула я на дверь.

У меня не было сил встать, и слишком больно было его держать. Я положила Коула на спину рядом с собой. Он кричал и извивался, будто его пытают. По его возбуждению я могла предсказать, что крики продлятся несколько часов. Я закрыла уши и заплакала.

Кристофер вернулся с градусником и сунул его мне под язык. Он взял Коула на руки, но это ничего не изменило. Иногда на руках у Кристофера он начинал вопить только сильнее. Кристофер говорил, ему все равно, но это было не так. Термометр запищал, я посмотрела на цифры.

39,6. У меня с детства не было такой высокой температуры. Неудивительно, что мне так плохо.

– Тебе надо в больницу, – беспокойство читалось на лице Кристофера. – У тебя не должно быть такой температуры. Ты пьешь антибиотик и парацетамол, – голос звучал как из дальнего конца тоннеля. – И за руль ты сама не сядешь, даже не думай.

Я не могла думать. Мне было слишком больно. Я хотела спать.

Скоро Элисон меня разбудила.

– Вставай, бедняжка. Я отвезу тебя в больницу, – сказала она, наклоняясь лицом к лицу.

Я кивнула. Она медленно сняла одеяло и помогла мне подняться. Я посидела на краю кровати, пока она рылась в шкафу в поисках обуви, которую легко надевать. Вопли Коула раздавались из коридора.

– Почему он все время кричит? – Комната кружилась. Я ухватилась за край кровати.

– Он успокоится. Некоторым детям нужно время, чтобы привыкнуть к рождению. – Она вернулась с парой старых кед и бросила их на пол передо мной. Мы побрели по коридору.