Леона Дикин - Игра [litres]

В ответ на ее неловкую попытку пошутить Джеймсон издал понимающий возглас.

– Я понятия не имела, какой ущерб могла причинить.

Оба умолкли. Потом заговорил Джеймсон:

– Первая кровь на моих руках – молодого парня с одной украинской фермы. Мы заподозрили, что некая криминальная группировка пользуется той фермой для хранения оружия. Я знал, что эта группировка опасна и безжалостна, но убедил парня шпионить за ней и сотрудничать со мной. Обещал, что его старания будут вознаграждены. Я знал, что у него есть сестра, она надеялась получить британское гражданство, и я намекнул, что мог бы помочь. Его убили выстрелом в голову и вывесили труп в деревне на заборе, чтобы видели все. С тех пор я не мог спать спокойно до… честно говоря, и теперь не могу. – Он посмотрел на Блум: – Огаста, никто из нас не знает, какой ущерб мы способны причинить, когда мы молоды и неопытны.

Она взглянула на него сквозь слезы. Он ушел из МИ-6, когда очередная травма оказалась слишком острой, но никогда раньше не рассказывал ей об этом. У нее слегка прибавилось смелости.

– Я думала, что помогаю. Думала, у нас намечается прогресс. В то утро, когда все случилось, я собиралась попросить разрешения написать об этом, как о примере из практики… истории успеха.

– Нельзя винить себя за решение, которое принял другой человек.

– Мне можно. В этом случае мне как раз можно.

Блум вспомнила, как Пенни ворвалась в дом, оттолкнув ее мать, и бросилась вверх по лестнице туда, где стояла она. Приблизив лицо к ее лицу так, что расстояние между ними сократилось до нескольких дюймов, Пенни негромко прошипела голосом, полным ненависти: «Моя малышка бросилась под поезд». Вспомнила, как от этих слов она тяжело осела на ступеньку, как вся сила разом ушла из ее ног, а воздух – из легких. Пенни говорила еще что-то, кричала, но Блум слышала только пронзительный свист без слов. «Моя малышка бросилась под поезд». Она хорошо помнила, как посмотрела на свои руки. И поняла, что не чувствует пальцев. Попыталась пошевелить ими, но они лежали неподвижно, распластанные на коленях.

Ее мать подошла к ним и обняла Пенни:

– Пойдем, Пен. Пойдем со мной.

Но Пенни не уходила. И продолжала потрясать какой-то бумагой. Блум помнила, что следила взглядом за колеблющимся туда-сюда перед ней листком.

– Я тебя никогда не прощу, – повторяла Пенни.

– Огаста не виновата, Пенни. Ну, пойдем, – голос матери звучал так спокойно, словно они обсуждали погоду.

Пенни повернулась к матери.

– Да неужели? – переспросила она, протягивая бумагу ей. – Значит, не виновата?

Блум увидела, как мать взяла бумагу. Точнее, конверт. Вынула из него листок, прочитала написанное на нем и выговорила: «Боже».

Она перевела взгляд на Огасту, и в ее глазах отразилось все, чего она так и не сказала вслух: «Я разочарована. Я смущена. Мне стыдно».

Блум помнила, как взяла у матери листок, а мать наконец увела Пенни вниз по лестнице в кухню.

Только тогда Блум увидела, что написано на бумаге. Всего две строчки, но им было суждено преследовать ее всю жизнь.

Я не могу быть нормальной. И не хочу быть чудовищем.

Вы сказали, что выбирать мне. Я сделала выбор.

Много лет Блум запрещала себе вспоминать тот день. Со временем подробности забылись или виделись нечетко. Но теперь, когда она перебирала их, память прояснилась, из ее глубин кое-что всплыло.

Она схватила телефон, открыла карты в «Гугле», увеличила Саут-Милфорд, нашла железнодорожную ветку и прошлась по ней сначала в сторону Селби, потом до Лидса. На месте пересечения железной дороги и шоссе она перешла на спутниковое изображение, что-то выискивая на нем. А когда наконец нашла, то дважды проверила местонахождение, передала телефон Джеймсону и завела машину.

– Но до последнего поезда еще минут двадцать, – напомнил Джеймсон.

Блум вывернула с уже опустевшей парковки.

– Патологоанатом сказал: если боги сжалились, падение убило ее еще до того, как на нее наехал поезд. Падение .

Джеймсон увеличил изображение на ее телефоне.

– Она прыгнула с моста?

– Он здесь только один – возле Саут-Милфорда.

– Похоже, эта дорога ведет к какой-то ферме.

Блум кивнула.

– Сориентируешь меня?

Уже стемнело, а здесь, за городом, не было ни одного уличного фонаря. Блум включила дальний свет, проезжая по открытым полям и через густые рощи.

– Сбавь скорость, – сказал Джеймсон. – Вдоль насыпей под железнодорожным полотном часто высаживают деревья.

Он был прав: рядом действительно обнаружились насыпь и рельсы. Блум свернула на заросшую травой обочину и остановила машину. Они вышли и пешком вернулись к мосту.

Блум едва сумела разглядеть внизу, под мостом, проложенные параллельно пути. Значит, вот оно. Место, где это произошло. Откуда она спрыгнула. Нет, потерять сознание при таком коротком падении она никак не могла. Просто у патологоанатома была добрая душа.

– Огаста! – Голос Джеймсона прозвучал тревожно.

Вдалеке на мосту стояла женщина. Постояла – и начала медленно приближаться к ним. А когда подошла достаточно близко, чтобы можно было разглядеть ее лицо, Блум положила руку на предплечье Джеймсона. Его мышцы были напряжены, она заметила, как он сжал кулаки.

Блум шагнула вперед.

– Лана?

Лана остановилась.

– Где вас так долго носило?

– Кто рассказал вам про это место? – спросила Блум. Кто знал о нем и привел ее сюда – патологоанатом? Полиция? Пенни?

Лана улыбнулась.

– Где Джейн? – Джеймсон еле сдерживал ярость.

Лана сделала еще шаг к ним.

– С другом.

– С каким другом? Где? – Джеймсон шагнул ей навстречу.

– На мосту, – Лана не сводила глаз с Джеймсона.

Сердце Блум пронзил страх.

– На каком мосту?

– Над рельсами, – монотонным голосом робота ответила Лана.

Джеймсон ринулся к Лане. Так быстро, что Блум не успела остановить его. Он схватил Лану за плечи и рванул к себе, уставившись на нее в упор.

– Говори точно, дрянь чокнутая, где она сейчас, или я сам брошу тебя под следующий поезд!

– О, Маркус! – нараспев заворковала она. – Как это по-мужски!

– Маркус?.. – Блум приложила ладонь к его спине.

– Не надейся, что я сдержусь, – продолжал Джеймсон. – И Джейн, и всему миру без тебя будет только лучше. Так где она, черт возьми? – Лана не ответила, и он потащил ее к середине моста, вцепившись ей в плечи побелевшими от напряжения пальцами. Поставив Лану к поручням, он бросил взгляд на часы. – У тебя две минуты.

Блум наблюдала за своим напарником. В том, что он сдержится, она была уверена на девяносто девять процентов. Он порядочный и законопослушный человек. С другой стороны, он ведь рассказал ей только о первой смерти, случившейся по его вине. Были и другие.