Катажина Бонда - Очкарик

— Прячь детей, Катюша! — крикнул Миколай Нестерук. Ему не было еще и пятнадцати. Несмотря на детские черты и отсутствие растительности на лице, он был атлетически сложен и сообразителен не по годам. Война очень быстро сделала из него мужчину. — Мацкевич не приедет за тыквами. Его забрала банда. Нашу повозку тоже забрали.

— А Василь? — спросила она, полная плохих предчувствий.

— Поехал с остальными возницами, — ответил он. — У него хороший конь. Меня отправили, потому что моя лошадь хромает. Я еду предупредить людей. Пусть прячутся.

— Кто это? Русские?

Он посмотрел на нее, словно сомневаясь. Потом медленно покачал головой.

— Один был в советском мундире. Но, видно, только для маскарада. Говорили по-польски. Будут проверять, за кого мы.

Залусское находилось в некотором отдалении от дороги, благодаря чему им удалось пережить войну почти без потерь. Конечно, они познали голод, нищету и унижение, но тем не менее были живы.

— У главаря банды фуражка с орлом в короне, а на лацкане мундира икона Богоматери и горжет с черепом и костями.

— Бурый! — Катерина закрыла рот ладонью.

Солдаты Национального армейского союза были враждебно настроены по отношению к местным жителям. Они считали здешних людей доносчиками народной власти. А Ромуальд Райе, псевдоним Бурый, местных ненавидел особенно сильно.

— Забери детей, — добавил Миколай. — Достань католическую икону, громничную свечу зажги. Пусть Бог нас сохранит.

Катажина сию секунду собрала всех детей, словно курица под крыло. Она отвела их на дорогу, посадила в повозку одного из младших братьев. Дуне сказала слушаться дядю. Сама же побежала со всех ног по остальным хатам, чтобы предупредить людей. На лицах мужчин рисовался молчаливый ужас. Женщины причитали по-белорусски.

В середине пути Катажина обернулась. Взглянула на тыквы и вспомнила, что не забрала причитающуюся плату за тяжелую работу. Она рассчитывала на то, что, может быть, Ольга со Сташеком возьмут хотя бы несколько штук. Уже смеркалось, но не настолько, чтобы не заметить людей. В этот момент до нее дошло, что молодых нигде нет.

— Коля! — Она дернула двоюродного брата за рукав. — Где Ольга?

Тот оглянулся.

— Ее здесь не было.

— Была, — ответила Катажина. — Они сидели там, на дровах, со Сташеком Галчинским.

— Ольга? — удивился он. — С этим ляхом?

— Он, хоть и католик, но парень хороший. Разворачивайся!

Они искали их по всему двору Мацкевичей. Дуня не захотела так долго оставаться с дядей, поэтому Катажине пришлось взять ее на руки и везде носить с собой. Через некоторое время стало совсем темно. Если бы не снег, пришлось бы просить у соседей керосиновую лампу. Но те заперлись в доме и вряд ли бы открыли. Катажина вдруг почувствовала дикую усталость. Она ничего не хотела так сильно, как вернуться домой. Она еще раз, ради собственного спокойствия, заглянула в сарай Мацкевичей.

— Ольга! — испуганно позвала она. — Сташек!

Вдруг из одного из сусеков донесся приглушенный крик:

— Сястрычка, дапамажы!

Навстречу сестре бежала Ольга. Грудь ее была обнажена, волосы растрепаны. Катерина прикрыла ладонью глаза дочери. Вслед за Ольгой вышел Сташек. Он напяливал фуфайку, застегивал штаны.

— Я ничего не сделал! — Он виновато повесил голову.

— Не успел, сукин сын, — прошипела Ольга и спряталась за спиной беременной сестры. — Ты вошла в последний момент. Я проклята! Обесчещена!

Несмотря на то что сестра тянула ее к выходу, Катажина сделала два шага в сторону Сташека и молча плюнула ему в лицо. Дуня, испуганно глядя на мать, все крепче сжимала ее руку. В этот момент в сарай вошел Миколай. Он не сразу понял, что произошло. Только когда Ольга опять запричитала, он отдал ей свой кожух и несколько раз огрел Сташека хлыстом.

— Убью, как собаку.

Сташек съежился. Потом поднял голову. Лицо было рассечено в двух местах. Кровь заливала глаза.

— Оставь его, — попросила Катажина.

Однако Миколай не собирался прекращать.

— Хороший парень этот лях, — усмехнулся Миколай. Глаза его метали молнии во все стороны, словно Катажина тоже была виновата. — Я сейчас отымею этого полячка.

Он раз за разом бил хлыстом, то и дело выкрикивая проклятья. Не перестал даже, когда племянница, пытаясь остановить Миколая, схватила его за руку и чуть не получила по спине наконечником толстой плети. Удар приняла на себя Катажина, закрывшая дочь собой в последнюю секунду. После чего согнулась от боли. Это был уже перебор.

— Бог его накажет, — сказала она малышке и спрятала покалеченную ладонь в карман, чтобы девочка не заметила крови. Несмотря на мороз, боль усиливалась.

Катажина отошла подальше. Дуня тихонько хныкала. От ужаса у нее не было сил громко заплакать. У Ольги началась истерика. Катажине пришлось оттащить обеих в безопасное место. Выходя из сарая, она все еще слышала свист хлыста.

Шла она на негнущихся ногах, измученная и расстроенная. Дитя в животе опять начало толкаться. Катажина надеялась, что Миколай не причинит насильнику серьезного вреда, а лишь ославит его перед всей деревней. Сташеку придется собрать манатки и уехать из Залешан. Люди не простят «своему» такого оскорбления. Катажине было все равно. Она с трудом взгромоздилась на козлы и погнала коня. Ее больше заботили собственные нешуточные проблемы. У них здесь война не закончилась. Она не знала, суждено ли ей еще увидеть мужа. Неизвестно, переживут ли они ближайшую ночь. В голове у нее звучали лишь два слова: «Бурый идет».

Караульный услышал треск в глубине леса. Он перезарядил винтовку и напряг зрение. Между деревьями промелькнула тень, а через мгновение дорогу перебежал испуганный заяц. Вокруг царила ночная тишина, но солдат был уверен, что за ними кто-то наблюдает. Он дважды свистнул, изображая крик птицы. Из шалаша высунулся один из командиров, для маскировки одетый в фуфайку, конфискованную у белорусского крестьянина. На голове ушанка. Только властный взгляд и поношенные офицерские ботинки выдавали настоящий статус Ромуальда Раиса, более известного как Бурый. Командир даже отпустил белорусские усы, чтобы смешаться с толпой жителей приграничных деревень.

— Кто-то крадется, — сказал караульный и слегка поднял подбородок. — Где-то там.

Бурый дал знак людям. Подошли трое солдат в польских мундирах. Поверх черных погон у них были нашиты белые треугольники с надписью «Смерть врагам отчизны». На груди они носили горжеты с черепом и костями и образок Богоматери. Командир подал им ручной пулемет и несколько гранат.

— Снять его.

Солдаты разошлись. Издали доносилось уханье совы.

Бурый вернулся в заброшенную лесную сторожку. У импровизированного стола, наскоро сбитого из замшелых досок, окружив Зигмунта Шенделяжа, прозванного Лупашкой, стояли командиры остальных бригад: Владислав Лукасюк (Молот), Марьян Плучинский (Мстислав) и Казимир Хмелевский (Акула), непосредственный заместитель Раиса. Перед ними лежали нарисованная вручную карта, компас и немецкий фонарик. Лупашка держал циркуль и отмерял километры вдоль железной дороги. Красная точка, напоминающая каплю крови, отмечала близлежащий городок, Хайнувку, из которой завтра отбывало в СССР последнее подразделение красноармейцев. Вместе с личным составом отсылалось приличное количество военной техники, боеприпасов и продовольствия. Партизаны собирались показательно напасть на поезд и ограбить его. Солдат убить. Предателей родины повесить. Предполагался кровавый бой, поскольку атака должна была стать демонстрацией силы антикоммунистического подполья, для которого война еще не окончилась. Стрелкового оружия и противотанковых пушек у них имелось достаточно. Помогающие им немногочисленные поляки из белорусских деревень держали все это у себя в сараях и хлевах. По первому же требованию они должны были выдать горячие запасы солдатам. Партизаны предполагали, что накануне отъезда советские воины на радостях выпьют лишнего и крепко заснут. Нападение было запланировано на раннее утро, до рассвета. Информаторы меньше часа назад донесли, что город сотрясается от победных залпов.