Катажина Бонда - Очкарик

— В округе не найти ни одной свободной курвы, — рапортовали из Хайнувки.

— У нас под боком — шпион, — прошипел Бурый.

Лупашка не стал отвлекаться от подсчетов. Закончив, он записал на полях «двадцать семь километров» — слишком большое расстояние для того, чтобы в случае фиаско вернуться пешком. Потом бросил:

— Он мне нужен живым. Даже если это кацап.

Бурый стоял на месте и не говорил ни слова. Всем было известно, как сильно он ненавидит белорусов. В Занях, деревне неподалеку, в начале войны стоял военный госпиталь, в который попал младший брат Раиса. Семнадцатого сентября 1939 года белорусские националисты интернациональной советской армии перебили всех находящихся там польских солдат.

Места, где они сейчас воевали, считались неблагоприятными для польского партизанского движения. Рабочие из Хайнувки и близлежащих поселков и деревень были едины в своем враждебном отношении к идее независимой Польши. Сразу же после освобождения они влились в ряды борцов за усиление народной власти. Они объясняли это тем, что поднимают из развалин промышленность городка. Заявляли, что им нужны хлеб и работа, а не бесконечная война.

Местные крестьяне официально в политике не участвовали, зато обеспечивали коммунистов древесиной и продовольствием. Информация о многочисленных поставках еще больше разжигала ненависть Бурого. Когда в нескольких домах появились польские партизаны, крестьяне не только отказались делиться едой и одеждой, но еще и выдали службе госбезопасности и милиции партизанские укрытия. Бурый едва успел увести своих. Приходилось сидеть в землянках месяцами. Голодные и злые, они не хотели умирать как собаки, предпочитая погибнуть в честном бою. Бурый отправил на разведку несколько продовольственных отрядов. Два из них принесли мизерную добычу и новости: «Нас называют бандой. Открыто демонстрируют враждебность. Крестьянские дети плюют нам на ботинки. Третий патруль и вовсе не вернулся. Живущие неподалеку поляки донесли, что на солдат Бурого напали три мужика, сотрудничающие с коммунистами. Закололи вилами, оружие отобрали. Поляки уже не раз предупреждали, что следует держаться подальше от агрессивных кацапов, с которыми им приходится жить по соседству».

На многих белорусских подворьях, в стогах сена или под хворостом, припрятаны боеприпасы, сообщали местные поляки. Здесь, в деревнях, есть немало бывших деятелей компартии Западной Беларуси. Они хранят, среди прочего, партийные документы, доносят на поляков в госбезопасность.

Поляки утверждали, что боятся белорусов. Просили помочь. Говорили, что у себя в стране постоянно подвергаются опасности. Бурый обещал отомстить обидчикам. Скоро все изменится, уверял он.

— Они вооружены, раз мои патрули не всегда возвращаются, — уверял Лупашку Бурый. Но у командира было полно дел поважнее, чем сведение счетов с местным населением. Он лишь приказал Раису соблюдать большую осторожность и добавил, что до сих пор так и не удалось никого поймать за руку. Бурому не требовались доказательства. Ему было достаточно слов поляков, так как он считал, что соплеменникам незачем обманывать своих солдат.

— Это территория врага, — закончил дискуссию Лупашка. И добавил: — Для нас война не закончилась. Час расплаты пробьет.

Все члены организации знали, что не стоит рассчитывать на благосклонность белорусского населения. Именно здесь после освобождения были созданы первые ячейки Польской рабочей партии, из которой вышло значительное количество работников белостокского отдела госбезопасности и управления гражданской милиции, а также других звеньев государственного аппарата. Это стало очередным поводом для того, чтобы партизаны 3-й Виленской бригады решили напасть на Хайнувку, с целью продемонстрировать мощь польского вооруженного подполья. Для всех членов организации белорус православного вероисповедания, то есть стандартный местный житель, по определению был предателем.

— Отставить, — приказал Бурому Лупашка. — Сначала поговорим с ним. Если это кацап, то живым он отсюда не уйдет. Даю слово.

Бурый стукнул каблуками и вышел из шалаша. В ожидании разведчиков свернул самокрутку. Он еще не успел закурить, как к нему подвели одетого по-крестьянски мужчину, вряд ли старше двадцати лет.

— Говорит, что поляк.

Бурый усмехнулся и бросил окурок в снег.

— Здесь нет русских. Любой, посаженный голым задом на печь, скажет, что он поляк. Говори католические молитвы.

— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, — начал шептать по-польски Сташек Галчинский. — Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…

— Перекрестись.

Перепуганный человек выполнил знак креста всей ладонью, а не тремя пальцами, как это делают православные. Но этого было недостаточно. Бурый уже насмотрелся на всякие фокусы. Здешние научились хитрить. Быстро поняв, что партизаны относятся к католикам намного дружественнее, многие из них выучили несколько польских молитв. Райе одним движением разорвал на юнце рубаху. На груди задержанного висел католический крест.

— Отец воевал в бригаде Акулы. Погиб на фронте в сорок втором. Слава отчизне, — неумело отдал честь Сташек.

Бурый внимательно посмотрел на него.

— Я уж подумал, что кацап. — Он схватил парня за воротник. — Чуть не прибили мы тебя.

— Пан капитан, у меня новости. Соседка, у которой вы храните оружие и амуницию, сказала мне, что вы стоите лагерем где-то здесь. Я вас полночи искал.

Из шалаша вышел Лупашка. Перед ним шел его охранник с заряженной винтовкой, направленной прямо на Сташека. При виде командира Галчинский побледнел, а потом упал на колени, словно узрел самого Господа.

— Не убивайте, пан майор.

Бурый посмотрел на него с брезгливой снисходительностью. Поднял за воротник.

— С чем пожаловал? Говори, мы не собираемся ждать всю ночь.

Сташек выпрямился, но держать голову прямо не мог. Бурый ослабил хватку. Галчинский упал. Один из солдат слегка ткнул его штыком. Парень моментально поднялся. Встал по стойке смирно, поднял голову и доложил:

— Вы ищете белорусских диверсантов. В деревне Залусское, рядом с Залешанами, где я живу, есть трое таких. В хлеву у них хранится оружие. Они уже несколько лет собирают его для белорусов. Те трое убитых, — Сташек взглянул на Бурого, — те, что шли за продовольствием, — я знаю, кто это сделал.

— Ты это видел?

Сташек покачал головой.

— Люди в церкви говорили, еще до того, как она сгорела. Я чинил там крышу. Я не русский, — повторил он. — Вы найдете там и их мундиры. Они не успели избавиться от них. Они — в хате рядом с домом, во дворе которого под можжевельником лежат тыквы.

Бурый схватил его за грудки.