Катажина Бонда - Очкарик

— Это полька? — Солдат обратился к Беате, указывая на Залусскую.

— А она так сказала? — неприятно усмехнулась соседка.

— Ах ты, кацапка! — замахнулся солдат и приблизился к Катажине, но ударить не решился. Прищурив глаза, он приставил штык к ее подбородку.

Катажина гордо подняла голову.

— Здесь моя земля. Здесь Польша, и я отсюда.

Он смерил ее взглядом.

— Ваша земля, кацапы? Здесь? — Он направил палец вниз. — Значит, здесь вы и останетесь. В своей земле. Навсегда.

Подошло несколько офицеров с группой солдат. Один из них вышел вперед, вынул из кармана помятый листок бумаги. Видимо, это командир. Может, и сам Ромуальд Райе. У него были эполеты и офицерские нашивки на лацканах. Глубоко посаженные глаза и квадратная челюсть делали его лицо мрачно выразительным. Вдруг сзади, в третьем или четвертом ряду, Катажина увидела Сташека Галчинского. Он был одет в штатское, но, видимо, принадлежал к бригаде, общался с партизанами на равных. У Катажины появилась надежда. Она всматривалась в Сташека, гипнотизируя его взглядом, но он никак не показал того, что они знакомы. Не встал на ее защиту. Даже слова не сказал.

— Акула. — Услышала она голос второго военного. Он был выше ростом, с густой щетиной на лице. — Оставь ее. Она ждет ребенка.

Бригада вела перед собой, словно заключенных, группу мужчин. На головах у них были ушанки. Один из них был в одном белье. Руки и ноги связаны, как у раба. Он мог передвигаться только очень маленькими шажками. Солдат, сопровождающий его, то и дело подталкивал его дулом автомата. Лицо заключенного представляло собой кровавое месиво. С такого расстояния Катажина не могла рассмотреть его черт, но по сгорбленной фигуре и походке она поняла, что это не ее муж. Василь шел бы гордо, прямой как струна.

Акула с серьезным видом зачитал приговор и выстрелил мужчине в голову, словно забил гвоздь. Так же он поступил с остальными шестерыми. Катажина даже на секунду не подняла головы. Не издала ни единого звука. Она молилась и смотрела в сторону леса, в котором спряталась ее дочь. На лицах некоторых убитых, падающих у ее ног, навсегда осталась гримаса удивления. Тех, что еще двигались, военные званием пониже добивали палками, камнями, реже пулей в живот. Им было жаль патронов на православных деревенских мужиков.

— Это кацапка. — Солдат, который охранял дом Залусских, указал на Катажину. — Соврала.

— Это русская, — поспешно подтвердила Шиманская. — А ее сестра спряталась у меня во дворе за хворостом. Она там! — и показала соседние постройки. В этот момент Ольга начала убегать.

Катажина не могла поверить, что соседка способна на такую подлость. Она смотрела в глаза Шиманской, ощущая, как ненависть наполняет все ее существо. Дитя в животе вело себя на редкость спокойно. Катажина подумала, что ребенок, возможно, уже задохнулся от дыма и страха и Бог забрал его к себе. Катажине вдруг стало спокойно. Она была готова умереть.

— Пусть идет, — решил Бурый. — У нас еще полно работы. Поехали.

Вдруг в спину Акулы попал снежок. Раздалось хихиканье. Все замерли. Катажина заметила двух мальчишек, спрятавшихся за забором во дворе Шиманских.

— Я тебе дам, лоботряс! — крикнула Беата. Бурый подозрительно посмотрел на нее. — Извините, это всего лишь дети. Мы католики.

— Мама! — раздалось со стороны дороги.

В их сторону бежал мальчик. Очередной снежок. Смех. Акула поднял автомат. Катажина заметила это движение первой и рванула в сторону ребенка. Пока бежала, она уже поняла, что это не Дуня, а соседский мальчишка, но не смогла остановиться и оказалась на линии огня.

Выстрел раздался неожиданно. Катажина схватилась за живот и стала медленно оседать вниз. В последнюю секунду она оперлась рукой о землю и перевернулась на спину. Над ней было затянутое дымом небо. Она не чувствовала холода. Снег приятно охлаждал ожоги на лице и ладонях. Был мягкий, как новая перина.

Мальчик не успел добежать, также сраженный точным выстрелом. Катажина боковым зрением видела оружие в руках Сташека. Казалось, что он сам был в шоке от произошедшего. Один из солдат сразу же забрал у крестьянина пистолет. Остальные рассмеялись, похлопывая Галчинского по спине.

«Дунечка, — подумала Катажина перед смертью, прежде чем заснула навеки, — я буду твоим ангелом. Помни».

Раздалась автоматная очередь. Стоящие у забора люди падали один за другим. После убийства беременной и ребенка бригада вынуждена была избавиться от свидетелей.

Дуня слышала все эти выстрелы вдалеке. Она спряталась в землянке, в молодом сосновом бору, свернувшись в клубок. Она просидела там до самого утра. Ей очень хотелось к маме, но сил не было даже на то, чтобы просто пошевелиться. Девочка ждала, что Катажина придет к ней, утешит и обнимет. Она плакала тихонько, пока не уснула от усталости. Проснувшись рано утром, окоченевшая, пошла через поле домой.

Их двор был выстлан человеческими телами. Их складывали у забора и погружали на повозки. Дуня нашла Катажину. Та лежала на боку, вдалеке от остальных мертвых тел. Глаза направлены в небо. Приоткрытые губы словно улыбались. Девочка легла на снегу рядом с матерью и прижалась к холодному телу.

Под можжевельником у Мацкевичей возвышалась гора желтых, как золото, тыкв.

Сташек стоял под березой в урочище, называемом «Под плакучей ивой» и ждал своей очереди. Возницы падали один за другим. Все было просто и ясно. Бурый зачитывал приговор, а солдаты добивали крестьян камнями, палками, прикладами. Реже — тратили патроны на головы гражданских. Когда подошла очередь Василя, Бурому пришлось вмешаться. Староста боролся как лев, чуть не выцарапал глаза одному из солдат. В конце концов он получил пулю в живот и контрольный удар прикладом по голове. После этого кацап не смог подняться.

Сташеку не верилось, что кто-то, хоть бы всемогущий Господь Бог намерен его спасти. Деревня Старые Пухалы находилась неподалеку. Ее жители наверняка слышали отголоски выстрелов, стоны умирающих. Скорей всего, они видели и остаток бригады Раиса. Никто не пришел на помощь. Никто не высунул нос из своей хаты. Еще час назад Сташек лично углублял землянки, в которых зимовали овощи жителей близлежащих деревень, а сегодня в них упокоится навеки прах убиенных. Опершись на лопату, Сташек вглядывался в стоящих вдоль забора мужиков и был не в состоянии произнести хотя бы один канон погребальной молитвы.

Руки его были в гноящихся пузырях, лопающихся и превращающихся на морозе в безобразные орнаменты. Боли он не чувствовал. Происходившее вокруг казалось ему страшным сном. Он растопырил пальцы и повернул ладони тыльной стороной вниз. Его удивило то, что эти руки, еще недавно подававшие ксендзу чашу с облатками во время богослужений, ничем не отличались от нынешних, на которых была кровь невинных людей. Того ребенка, в которого он выстрелил случайно, от страха. Пистолет оказался в его руках впервые в жизни. Он попросту нажал на спуск. Мальчик согнулся пополам и упал ничком. Тех белорусских конспираторов, на чей дом он указал, хотя вовсе не был уверен в том, что они осведомители госбезопасности. И сотен человек, погибших во время кровавого шествия бригады Бурого по белорусским деревням. Так не должно было случиться. Сташек хотел лишь слегка отомстить за кровную обиду, нанесенную ему Миколаем, за унижение перед Ольгой. Но брата девушки так и не нашли. Может, он сгорел живьем в каком-нибудь сарае, а может, скрылся где-то в лесной глуши и переждал погром.