Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Ну что? — интересуется Сережа, наблюдая, как зрители покидают помещение, выносят стулья и тихо переговариваются между собой.

Мужчина снимает очки, достает платок и начинает полировать стекла. Вид у него усталый.

— Ничего особенного, — говорит мужчина, — из того, что мне приходилось видеть, не самое противное. Сработано под документальное кино, хотя, как вы могли заметить, ни авторов, ни актеров не указано.

— Голливуд на кухне, — пытаясь произвести впечатление, говорит Сережа.

— Кому-то нравится, — мужчина водружает очки на место, после чего поворачивается к Виталию Борисовичу.

— Здравствуйте, — говорит ему Виталий Борисович.

— Здравствуйте, — отвечает мужчина, — я могу идти?

— Да, большое спасибо и простите за беспокойство.

Мужчина уходит — закрывает дверь кабинета и пропадает.

— Эксперт, — объясняет Сережа Кулебяка, — думали, порнография, оказалось, эротика. Ты не все видел — целая сумка, набитая этим дерьмом. Паренька задержал — торговал в переходе.

— Я уже видел, — неожиданно говорит Виталий Борисович и понимает, что сморозил глупость.

Сережа закатывает брови, подсказывая, что удивлен.

— Покупают, при мне двое купили, — продолжает он, — внешне порядочные и серьезные.

— А какими они должны быть? — спрашивает товарищ Шумный и вдруг начинает понимать. — У паренька, говоришь, в переходе…

— Да, у паренька, совсем еще мальчишка. Стоял и торговал, кассета — сотня.

Виталий Борисович вновь идет по дождю — шлепает по лужам, которые не замечает… «Образы, и говорят с нами, не обычными словами, принятыми среди живых, а другими, более полными. Образ несет в себе огромное количество информации, отсюда и кажущаяся на первый взгляд неразбериха. Вы не понимаете, что вам желают сказать, а они не знает, как нужно сказать. И в дополнении, может случиться, что явившаяся вам Клавдия Степановна и вовсе не Клавдия Степановна! Кто-то намеренно вводит вас в заблуждение или вы сами себя добровольно обманываете».

А вот теперь многое проясняется.

Виталий Борисович остановился — замер на секунду, рассматривая небольшую табличку.

Ул. Кашенская, 13 «б».

Запрокинул голову, пытаясь угадать, за которым из многочисленных окон, живет интересующий его объект. Кем он будет? Мужчина или женщина? Определенно можно сказать одно — это будет пожилой человек, тот, кто жил во времена, когда его и на свете не существовало.

У подъезда пришлось обождать — на двери замок. То же неплохо — следует собраться с мыслями и запастись вопросами. И наконец он прибыл — осталось нажать кнопку звонка…

Глаза встревоженные — от милиции никогда не ждут ничего доброго.

— Здравствуйте, — произнес Виталий Борисович, — вы разрешите пройти? Не волнуйтесь, ничего не произошло.

Сколько раз ему приходилось входить в чужое жилище, вынужденно вторгаться в чужой мир. Сейчас он точно определил, кому принадлежит этот мир — небольшая квартира была со вкусом, хотя и без излишеств, обставлена. Пахнуло чем-то незнакомым. В каждой квартире — свой запах. Снимать башмаки или не снимать? На улице грязно и сыро, хотя милиция в носках — глупо. И все же снял, подумав, до чего сообразительными были прежде люди — носили калоши.

— Дарья Никитична, — раздается мужской голос, — кто там?

Старушку зовут Дарья Никитична.

— Я к вам, — говорит Виталий Борисович и тут же слышит.

— Не беспокойся, Саша, это ко мне.

Идут в комнату, садятся друг напротив друга и ждут. Она — объяснений, он — пока успокоится. Возможно, впервые за много лет товарищ Шумный волновался — не знал с чего начать.

— Вы здесь живете?

— Нет, приехала навестить дочь с мужем.

Совпадение! Она приехала, а он пришел именно сейчас.

— А прежде здесь жили?

— До войны жила вместе с родителями и братом отца… вы что-нибудь знаете?

— Он у вас военным был? — вопросом ответил Виталий Борисович, внимательно изучая старческое лицо.

— Молодой человек, тогда все были военными, кто-то добровольно, кто-то вынужденно. Война призвала всех…

— Отца забрали и отправили на фронт.

Дарья Никитична смотрит и пытается понять, кто он — сидящий напротив человек в форме. Что тут делает и зачем пришел?

— Он вам писал с фронта?

— Да, конечно, только писем у меня с собой нет, дома они.

— О чем?

— Как о чем? О войне.

Уже ближе и ужасно захотелось задать главный вопрос — он его терзал и вертелся на языке, сбивая с мысли. Однако Виталий Борисович понимает, что делать этого ни в коем случае нельзя. Спросить или подсказать должна она — Дарья Никитична.

— А еще о чем он писал? Постарайтесь вспомнить. Я понимаю, это глубоко лично и, тем не менее, очень для меня важно.

— Вы кто? — старушка, хотя и не выглядела взволнованной, но была явно заинтригована.

— Собираю материал, — вдруг соврал оперативник. Сказать, что он проводит расследование, означало напугать человека, оттолкнуть от себя, позволить ему замкнуться и испортить все дело. — Собираю материал, ничего более.

— О моем отце?

— И о вашем отце в том числе. Он где воевал?

— Об этом писать запрещалось, — подсказала старушка, — только между строк. А воевал он на севере, пулеметчиком был.

— Пулеметчиком, — повторил товарищ Шумный.

— Письма очень похожи друг на друга, как правило, в первой части одни вопросы — как у нас дела, все ли живы, здоровы, как питаемся, какая стоит погода. Затем несколько слов о себе, приветы знакомым, вот, по сути, и все.

— Не было ли среди писем какого-либо особого, которое произвело на вас сильное впечатление?

— Вы знаете, все они были особенными. Каждое письмо, слово, хотя постойте…

Дарья Никитична подняла голову, словно желала унестись в прошлое, за горизонт тех давних событий. Сухие, высохшие руки принялись теребить кофточку…

Письма приходили не так часто, как хотелось, а когда все же приходили, они с матерью понимали, что писали их давным-давно. Когда за окном лежал снег и дул сердитый северный ветер, у батюшки была еще осень. Он рассказывал, как много в лесу ягод, какие они сочные и вкусные. Как по небу один и за другим неровным клином летят караваны гусей, как они кричат высоко в небесах — взволнованные и возбужденные. Как свеж и прозрачен воздух, как по утрам на ветвях дрожит паутина.

Даша слушала и не могла поверить, что это действительно правда. Казалось, отец все это придумал — сочинил, чтобы их успокоить, потому что на войне не может быть ягод и гусей в небесах. Там должны быть взрывы, клубы дыма, танки, пушки, но никак не паутина. Откуда ей взяться? Она смотрела на мать и боялась спросить. А чтобы лишний раз убедиться, вновь перечитывала письмо уже самостоятельно, в одиночестве.