Себастьян Фитцек - Отрезанный [litres]

– Три с половиной года! – брызгая слюной, орал Мартинек.

При этом у него изо рта пошла пена, как у бешеного. Общее впечатление невменяемости доктора усугублял мятый костюм с плохо завязанным галстуком, обмотавшимся вокруг шеи, словно шарф.

– Они дали ему всего три с половиной года! – не унимался Мартинек.

– Мне очень жаль, – ответил Херцфельд.

– Ты сожалеешь? Интересно, какие сказки ты начнешь рассказывать мне дальше? Ты знаешь, как я себя чувствую?

В ответ Херцфельд грустно покачал головой и произнес:

– Не буду врать тебе, не знаю. Мне даже трудно представить всю силу боли, какую ты испытываешь.

Но это была не только боль, но и ярость, граничащая с обмороком, и страстное желание отомстить. Пауль и сам почувствовал нечто подобное, когда год назад получил сообщение о том, кто именно лежит на его секционном столе. То была Лили Мартинек, девочка четырнадцати лет, смерть которой, как предполагалось, наступила в результате сексуального насилия.

Когда он посмотрел на ее обнаженное оскверненное тело, взглянул в безжизненно застывшие глаза, устремленные в потолок, в нем моментально возникло желание воткнуть секционный нож не в тело Лили, а в того монстра, который сделал это с ней. Насильником и убийцей был Ян Задлер – воспитатель, многократно обвинявшийся в эксгибиционизме и сексуальных домогательствах.

У насильника была найдена видеозапись с изображением того, как он похитил и изнасиловал четырнадцатилетнюю девочку. Из записей, которые вел Задлер в дневнике, следовало, что он с самого начала замыслил в конце убить дочь Свена Мартинека. Однако свой план Задлеру до конца выполнить не удалось – Лили смогла освободиться от оков.

Садист – и это тоже следовало из его дневника – сообщал жертве каждый свой дальнейший шаг и мельчайшие подробности предстоящих ей мучений во всех извращенных деталях. Но перед этим он с особым пристрастием облизал все тело Лили. Дочь Мартинека знала, что ее ожидает, а так как у нее не было возможности убежать, она увидела только один способ избежать неотвратимых мук. Бедняжка от отчаяния повесилась на той самой веревке, которая опутывала ей руки, привязав ее к потолочной балке.

– Ты разрушил мою жизнь, ведь я умолял тебя не писать это в отчете! – кричал Мартинек, держа секционный нож в дрожавшей руке.

Свен действительно умолял Херцфельда фальсифицировать отчет о произведенном вскрытии. Сам Мартинек, как пострадавший отец, был отстранен от этой работы, и Пауль до сих пор клял себя за то, что не отказался от вскрытия Лили. А ведь он мог это сделать, сославшись на возможность допущения оплошности по моральным причинам.

Он должен был предвидеть последствия своего шага. Дело заключалось в том, что вскрытие показало, что смерть Лили наступила в результате самоубийства. Вот этот пункт Мартинек и просил убрать из отчета, ведь только тогда Задлера можно было обвинить в убийстве.

– Убери ты к дьяволу этот пункт, я умоляю тебя, – настаивал несчастный отец. – Это был Задлер. Он специально развязал ей руки. Ведь когда станет известно о том, что она сама наложила на себя руки, мерзавец отделается статьей «Убийство по неосторожности».

– Я не смог подделать отчет, – сказал Херцфельд и сам услышал, как дешево это прозвучало, хотя и произнес он чистую правду.

Перед Паулем стоял несчастный отец, потерявший самое дорогое в жизни, а он начал дискутировать с ним на предмет законности и морали.

– Да пойми ты, – вскричал Херцфельд. – Первой моей реакцией тоже была слепая ярость, и если бы у меня имелась возможность, то я бы помог убить эту свинью.

– Тогда почему ты нанес мне удар в спину? – с болью воскликнул Мартинек. – Ведь я просил тебя всего лишь изменить отчет.

– С уверенностью можно сказать, что такое обязательно выплыло бы наружу, а это дало бы в руки адвокату Задлера железобетонные аргументы для защиты. – Херцфельд понимающе поглядел на Свена и, понизив голос, добавил: – Скажу честно, мне и самому было нелегко придерживаться предписанных правил. Но если бы я этого не сделал, то подлог оказался бы раскрытым, и тогда Задлер мог бы даже уйти из зала суда с оправдательным приговором. Ты же знаешь, как это работает.

– Три с половиной года, – повторил дрожащими губами Мартинек, посмотрев на Пауля покрасневшими от слез глазами. – Эта старая ведьма дала ему всего три с половиной года. И это за то, что негодяй надругался над моей Лили и заставил ее пойти на смерть. Три с половиной года мерзавцу, отобравшему у меня смысл жизни.

Херцфельд понимающе кивнул, так как он тоже предполагал, что именно так все и произойдет. Ведь в Германии человек, уклонившийся от уплаты налогов, мог загреметь за решетку вплоть до достижения пенсионного возраста, а преступник, изнасиловавший ребенка, имел все шансы остаться безнаказанным или отделаться условным сроком.

– Вы не предъявили дневник негодяя в качестве доказательства его вины, – рыдал Мартинек.

– Мне очень жаль, – повторил Пауль.

– Судья даже приняла сторону защиты, якобы желая дать преступнику шанс на исправление, приобщая его к общественно-полезной работе! – Произнеся эти слова, Мартинек зашатался и, чтобы не упасть, оперся о мраморную плиту секционного стола. – Приобщение к общественно-полезной деятельности? – прорычал он. – Значит, получается, что подонки могут продолжать жить, пока мою Лили жрут черви в могиле?

Под конец Мартинек кричал так громко, что разобрать его слова можно было лишь с большим трудом. Внезапно он успокоился. Причем случилось это так внезапно, что Херцфельду показалось, будто он слышит эхо его голоса. И если до этого момента глаза несчастного отца походили на стеклянные, то теперь его взгляд стал вполне осмысленным. Свен с ненавистью поглядел на Пауля и сказал:

– А виноват в этом ты!

Произнеся это, Мартинек еще крепче сжал в кулаке нож, рука у него перестала дрожать, и он сделал шаг в направлении Херцфельда.

– Свен…

– Ты говоришь, что не знаешь, как я себя чувствую?

– Послушай меня, Свен…

Мартинек подошел к Паулю еще ближе, но внезапно бросил нож на пол.

– Нет. Этого я не сделаю. Теперь послушай меня, засранец!

Дальнейшее повергло Херцфельда в настоящий ужас: Мартинек схватил отрезанную голову за волосы и, подняв ее с секционного стола, произнес:

– Тебе следовало прислушаться к крику своей души! К черту правила! К черту систему! Своим соблюдением предписаний ты во второй раз убил Лили, Пауль. И ты за это заплатишь. Вполне допускаю, что сегодня ты действительно не знаешь, как чувствует себя человек, когда лишается самого главного в жизни. Но теперь я каждый день буду молиться, чтобы и ты когда-нибудь познал это.