Антуан д'Эстет - Flamma

Епископ вздохнул.

— Помнится, ты сравнил секту с чумой, — в тон Люциусу проговорил он. — И ты был прав! Хотя бы потому, что бороться с нею бесполезно — можно лишь постараться ее пережить.

Эта фраза положила начало очередной, — на сегодня уже третьей, — паузе в беседе двух священнослужителей, каждый из которых погрузился в собственные, весьма далекие от радостных, мысли. Однако эта заминка продолжалась недолго. Склонная к развлечениям натура епископа взяла вверх над временно охватившими его мрачными настроениями.

— Знаешь, — сбрасывая с себя последние путы угрюмости, начал прелат. — Жить, пожалуй, все-таки лучше, чем переживать. К тому же, — он лукаво улыбнулся, — я полагаю, для тебя было бы не лишним появиться в свете.

Догадаться, о чем говорит епископ, было не сложно; тем более что сказанное пришлось очень кстати, напомнив Люциусу об изначальной цели его визита.

— Свет… — с оттенком легкого презрения протянул он, медленно отворачиваясь от окна и упирая свой пронзительный взгляд прямо в лицо собеседника. — Свет опустился до того, что распускает обо мне довольно таки нелицеприятные слухи.

Епископ отвел глаза.

— И правда, — пробормотал он. — Сегодня утром герцог Бэкингем рассказал мне об этом. Но…

— Поэтому я и не хочу появляться в свете, — быстро сказал архидьякон, так легко выяснив имя своего придворного врага и не будучи заинтересованным в дальнейшем развитии этой темы. — Однако, — добавил он, задумчиво касаясь пальцем подбородка, — показаться народу, сейчас (как вы и сказали) было бы не лишним.

Епископ, на мгновение, разочаровавшись отказу Люциуса выйти в свет, при этих словах встрепенулся.

— В Соборе, — продолжал тем временем архидьякон, искоса посматривая на прелата, — я не раз слышал упоминания о некоей труппе бродячих актеров. — Он сделал паузу, с удовольствием отмечая нетерпение собеседника. — Давайте посетим их представление.

Уговаривать епископа было бы занятием определенно излишним.

— Итак, решено? — сразу поспешил уточнить он. — Мы отправляемся в театр?

— Именно, — улыбнувшись, подтвердил архидьякон. — Но… пожалуй, отложим сие мероприятие на следующую неделю.

Подобная оговорка немало удивила прелата.

— К чему такая отсрочка? — спросил он весьма озадаченно.

Люциус снова повернулся к окну.

— Мне нужно вернуть еще один визит, — глухо проговорил он, устремляя взор куда-то вдаль — на серый, похожий на дым от сильного пожара, туман, неуклонно надвигавшийся на предзакатные улицы Лондона.

Как ни странно, отыскать «Отверженных», даже в таком большом городе как Лондон, не составило особого труда. Памятуя о последнем разговоре с Филиппом, закутанный в длинный плащ архидьякон, начал поиски сектантов с Пудинг-лейн; и почти сразу добился успеха. Первый же встречный, коим оказался молодой человек в одежде конюха, в ответ на не вполне обычный вопрос: «о каких-либо странных сходках неподалеку», сообщил ему, что подобные собрания не редки на постоялом дворе «Стар Инн», чья конюшня выходит на эту, — а основной вход на другую, — сторону переулка.

Однако, несмотря на довольно таки подробные указания, Люциусу требовался провожатый в этом мало знакомом ему районе города. И с просьбой оказать ему услугу такого рода он обратился все к тому же молодому груму, но… в ответ услышал слова, заставившие его призадуматься о перипетиях человеческих судеб и ничтожно малом расстоянии эти судьбы разделяющем.

— Прошу извинить меня, сударь, — вежливо отказал конюх архидьякону и, не спуская взволнованных глаз с дома напротив, добавил (или вернее помыслил вслух) собственно то, что так поразило Люциуса: — В это время мисс Жанна Обклэр обычно возвращается с рынка.

— Обклэр?! — сорвалось с губ архидьякона удивленное восклицание.

— Д-да, — протянул молодой человек, столь же удивленно посмотрев на Люциуса; но видимо вспомнив, что это имя (на ряду с именами трех других жертв неизвестного убийцы) сейчас на слуху у всего Лондона, успокоился и вновь перевел взгляд на добротное здание с обильно чадящим дымоходом и деревянной табличкой: «Хлебопекарни Томаса Фаринера».

Вдруг молодой человек затрепетал и весь как будто осунулся: на дальнем конце улицы показалась запряженная мулом телега, а рядом с погонявшим ленивое животное слугой, гордо шагала юная красавица, на премилой головке которой красовался не менее миловидный чепчик служанки из хорошего дома.

«И в самом деле», — подумал Люциус, пряча лицо в тени капюшона, — «она».

Но даже если бы он и не узнал в девушке свою влюбленную прихожанку, по реакции конюха было не сложно догадаться, что это именно та кого они дожидались. С каждым шагом приближающим ее к воротам хлебопекарни, отражаемое в глазах молодого человека чувство, стремительно сменялось другим: трепетное волнение, мимолетная радость, давящее страдание, нечто подобное умилению и вновь страдание чередуемое радостью. С какой-то сверхъестественной чуткостью улавливал архидьякон все оттенки этих чувственных метаморфоз; и с тяжелым сердцем осознавая всю глубину наблюдаемых им переживаний, сам ощущал неимоверную муку… боль… от того, что знал кого! любит эта женщина.

Наконец ворота хлебопекарни затворились за исчезнувшей во внутреннем дворе телегой и людьми ее сопровождавшими. Молодой человек вздохнул.

— Пожалуй, теперь я могу послужить вам провожатым, сударь, — тихо проговорил он; и по некоторым ноткам его голоса Люциус заметил, что тот еще не вполне оправился от впечатления навеянного светлыми грезами о той, которая (пусть даже ему это неизвестно) неравнодушна совсем к другому человеку.

«Неужели он довольствуется только лишь тем, что время от времени видит ее издали?» — искренне изумился архидьякон, — «И не решается даже заговорить с ней?».

А вслух с волнением, незаметным только для витавшего в розовых облаках своих мечтании собеседника, произнес:

— Буду весьма… признателен.

При этом он склонил перед молодым грумом голову: более в знак уважения к чистоте и силе испытываемых этим человеком чувств, нежели из благодарности за его готовность оказать незнакомцу услугу.

***

Молодой человек (его звали Кристофер) проводил архидьякона прямо до входа в «Стар Инн», где они довольно пресно (ибо мысли каждого из них были заняты вещами далекими от настоящего момента) распрощались. Однако заходить внутрь Люциус не торопился; его сокрытый под тенью глубокого капюшона взгляд был устремлен вослед медленно удалявшемуся конюху.

«Как же тяжело мне далось общение с этим человеком, причиной крушения мечтании, надежд и любви которого я невольно мог (и до сих пор могу) стать», — подумал Люциус, действительно чувствовавший себя морально опустошенным. И хоть расставшись с Кристофером, он испытал некоторое облегчение, на то чтобы полностью восстановить душевное равновесие, — столь необходимое ему для предстоящей встречи с «Отверженными», — потребовалось еще какое-то время.