Игорь Фёдоров - Волк

Являлось ли правдой все то, что мне поведал Васильев. Или все это чистой воды вымысел? С него станется. Манипулировать людьми у него получается хорошо. По себе знаю. Если предположить самый страшный вариант, то все логично сходится. И моя просьба Васе, и угроза Васильева, и встреча Васи с Васильевым (черт, да они почти тезки), из-за чего Васька не смог передать мои слова Кузнечику. И слепая вера, погубившая Кузнечика. «Словом можно убить», вспомнил я слова батюшки.

Но возможно, что это все вымысел. Васильев, конечно же, не поверил, что я могу использовать сотовый в качестве диктофона, записывая наш разговор. Стал бы он распространяться о своих подвигах. Только вот, чтобы узнать это, мне придется приехать в поселок, потому что кроме телефона Васильева, у меня был еще контакт с отцом Алексеем, а его беспокоить до отпевания не хотелось.

Преодолевая земное притяжение, (сейчас мое тело будто налилось свинцом), я приподнялся на кровати и спустил ноги на пол. То есть — сел.

— Тимофеев тоже в этом участвовал?

— Ну так что? — полюбопытствовал Васильев, игнорируя мой вопрос, — хватит духу приехать и посмотреть в глаза землякам?

Конечно, участвовал. Куда ты без него?

— Приеду чуть попозже, — то ли прохрипел, то ли прошептал я, — только экзамен сдам.

— Только бери билет в один конец, — радостно сказал Васильев, спокойный тон сменился азартными нотками — потому что, я тебе башку оторву.

А это заразно, подумал я, чувствуя, как моя усталость исчезает под напором злости.

— А не боишься после коровы оказаться следующим?

— А на тот случай, если твоя псина появится, то знай — замки я поменял, ствол при мне. А для ночных гостей у меня есть парочка сюрпризов.

— Ночью в туалет пойдешь, сам не нарвись, — посоветовал я.

— Буду ждать тебя, нехристь.

Короткие гудки.

Ведем себя, как дети, — подумал я о финале нашей перепалки. А насчет сюрпризов… Предупрежден, значит вооружен.

Если предположить, что Васильев нафантазировал всю эту трагедию, то на душе становится немного спокойнее. Если нет, то лучше не думать об этом в данный момент. Думать будем о предстоящем заключительном экзамене и о том, как встать с кровати.

Спасибо Пахе за водителя, и водителю за терпение. Он долго ждал, когда я наконец-то выйду из подъезда. Ждал, когда я сяду в машину и выйду из нее. Со стороны я походил на древнего старика, рассыпающегося на части — очень был медлителен и осторожен. Не знаю, что водитель думал обо мне, но, прежде веселый и разговорчивый, сегодня он тактично молчал всю дорогу. Подъезжая к институту, он сообщил:

— Павел Викторович просил передать, что заедет за вами сам.

— Понятно, — сказал я, вылезая из машины.

— Только позвоните ему после экзамена.

— Непременно.

Было невероятной удачей то, что на третьем этаже, где должен был проходить экзамен, руководство института затеяло ремонт немного раньше срока. И поэтому сдача проходила на первом этаже. Когда я доковылял до кабинета, то несколько не удивился, когда никто из одногруппников не удостоил меня даже мимолетным вниманием. Я не стал занимать очередь, судорожно перелистывать книги и конспекты, и испытывать волнение. А просто положил пакет с учебником на полу, сел на него, ноги согнул в коленях, руки положил на колени, голову на руки. В коридоре пахло свежей краской, отчего голова болела еще больше. Мышцы ныли, тошнило. И выглядел я не очень. Пахи не было. В голове клубился туман. Хотелось спать, и я уснул.

Кто-то издалека, из другого мира, тряс меня за плечо:

— Мирофанов, проснись.

Я находился в полной темноте. Такой полной, что даже не видел своих вытянутых рук. Абсолютной. Где-то кудахтали куры. Доносились приглушенные крики детей. Слышался треск горящего дерева. Предсмертный хрип коровы.

И женский голос:

— Проснись.

Голос знакомый, но чей? Мамы? Альбины? Больше некому.

Я завертелся на месте в поисках хоть какого-нибудь источника света. Но ничего. Темнота и пустота. Даже звуки доносились со всех сторон и не могли являться ориентиром. Я заблудился, сам не зная где.

— Сережа!

— Я здесь, — крикнул я.

Я стоял возле стола своей классной руководительницы с понуренной головой. Мне было плохо, я хотел спать, но все же пытался испытывать стыд и краснеть. Проспать три часа сидя на полу перед кабинетом… И не одна сволочь из числа одногруппников не удосужилась меня разбудить. Неприязнь неприязнью, но чисто по-человечески можно было бы пинком растормошить. Так меня и нашла Анна Александровна. Несложно представить ее удивление.

— И не водись ты с этим Тряскиным, умоляю тебя, — продолжала распаляться она, — одна его фамилия, прости Господи, чего стоит.

Я виновато смотрел в пол, изучая неровности дощатого пола с потрескавшейся краской некогда коричневого цвета. За неявку нам с Пахой грозило отчисление из института. После того случая первого сентября, оставлять нас на второй год никто не собирался. Пересдача нам тоже не светила. Завуч свои слова на ветер не бросает. Но тут возникли некоторые подробности. Во-первых — за Пашин прогул просто-напросто заплатили, ссылаясь на неизвестно откуда свалившееся недомогание. Во-вторых — я, все-таки, пришел на сдачу, но нечаянно уснул. Тоже занемог. Мой разбитый вид был тому доказательством. Перегаром от меня не несло, но выглядел я ужасно. Врагу не пожелаешь такого… Хотя врагу-то как раз и пожелаешь. Я все-таки надеялся услышать о дате пересдачи, как свершилось чудо. Анна Александровна поставила мне «четверку».

— Было бы несправедливо брать деньги от богатого студента, когда его друг в том же состоянии хотя бы явился на экзамен, — заметила классная, — только никому больше не надо об этом знать. Мы договорились?

— Более чем, — ответил я

Анна Александровна нервно смотрела в окно на молодую листву тополей, крепко сжав пальцы рук в замок. Еще немного и старушку затрясет. Мне было по-человечески очень жаль ее. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Тряскин, — пробормотала она, зло усмехнулась и, обращаясь ко мне, подытожила, — у твоего Тряскина родители не бедствуют, он себе дорогу их деньгами проложит. Знаешь, почему ремонт начали на месяц раньше?

Она пальцем показала вверх, в сторону третьего этажа, где вовсю красили, белили и замазывали. Я кивнул.

— Да конечно знаешь. Деньги в наше время решают все. А у тебя, между прочим, потенциал, который ты пытаешься похоронить и, заметь, у тебя это хорошо получается.

Её доводы были просты и логичны, как детский конструктор для взрослого. У неё такая работа — наставлять сбившихся с правильной дороги на путь истинный, и она выполняет её отлично. Мне нечего было сказать, ей нечего было добавить. Воцарилась необходимая для этой минуты педагогическая тишина для осознания и понимания. Я смотрел в окно, пытаясь разглядеть там скорейшее избавление от нравоучений моей заботливой класснухи. Но на улице я видел лишь лето. Молодое, нежное и соблазнительное. Манящее своей свежестью и чистотой.