Игорь Фёдоров - Волк

Наше неловкое молчание было прервано автомобильным гудком с улицы

— И какие выводы мы сделаем из нашей беседы? — наконец поинтересовалась Анна Александровна.

— Единственно верные, — бодро ответил я, искренне посмотрев ей в глаза.

— Я очень на это надеюсь, — она недоверчиво улыбнулась, — слышала у тебя там какая-то трагедия.

— Да, — помрачнел я, — дядя умер.

— Соболезную.

— Спасибо.

Мы еще немного помолчали для приличия.

— Ну, ладно, — махнула она рукой, — тогда до сентября. Я надеюсь.

— До свидания, — я направился к двери.

— Сергей! — окликнула Анна Александровна.

Я обернулся, её глаза говорили — «не лги, вижу тебя насквозь».

— Ты случайно не влюбился?

Во дворе просигналил гудок. Телефон я отключил, как это принято на экзаменах. Пахе оставалось только сигналить.

— Да вроде бы нет, — ответил я, стараясь скрыть любопытство и нетерпение одновременно.

— Наркотики не употребляешь?

Допрос принимал еще более интересный оборот, но автомобиль Тряскина, нетерпеливо позвал меня двойным гудком.

— Точно нет, — озадаченно, но твёрдо произнёс я, — а к чему эти вопросы?

Её глаза опытного педагога внимательно следили за моей реакцией.

— В последнее время ты как-то изменился, но я не могу понять, как.

— Ну, если только в положительную сторону, — улыбнулся я, но, по-моему, вышло как-то неестественно.

Опять сигнал. Долгий, требовательный. Нетерпеливый. Ночью он бы разбудил полквартала.

— Ладно, иди, — вздохнула она и её взгляд профессионального педагога опять стал взглядом обыкновенной усталой женщины, — твой Тряскин уже заждался.

Ещё раз попрощавшись, я выскочил в коридор.

Если бы кто-нибудь знал, как я изменился…

— Ну и морда у тебя, Шарапов, — восхищенно пробормотал Паха, как только я захлопнул за собой дверь Дельфина и сел на любимое место Альбины, — будто по тебе КамАЗ груженный проехал.

— Ночь бессонная, — коротко констатировал я.

— Сколько?

— Четверка.

— Чего так хило?

— Ночь бессонная.

— Понятно.

Мы ехали по залитым солнцем улицам, наводненными людьми и машинами. На площади резвились фонтаны, голуби нагло домогались продавцов семечками. Дети, разбившись по парам, под руководством воспитателя, шли в парк развлечений. Лето набирает обороты. Время отпусков и каникул. Но нам с Пахой было как-то невесело.

— А мне пятерку впаяли, — с такой грустью сказал Паха, будто его отчислили из института.

— У меня от твоей пятерки до сих пор голова болит, — отозвался я, — чуть не задохнулся.

— Оперативно сработали, — пробормотал Паха, явно недовольный этой ситуацией, — пустить взятку в ход, бюджетные деньги прикарманить и умотать в отпуск, подальше от всяких проверок.

— Зато ремонт будет отличным, — заметил я.

— Скорей всего, сделают все на скорую руку.

Мы некоторое время молчали, погруженные в свои мысли. Наконец Паха вздохнул и виновато произнес:

— Ты хоть не обижаешься?

Я махнул рукой:

— Наоборот. Как оказалось, мы вчера вместе чего-то там делали, но я пришел, а ты — нет. Так Анна думает. И решила, что этим своим действием я заслужил четверку. А тебе — несмываемый позор, за то, что бросил друга.

— Я, оказывается, еще и молодец?

— Ты друга бросил, — напомнил я.

— Но четверку-то впаяли?

— Все что ни делается — все к лучшему.

— Если мы опять чего-нибудь учудим, — тихо сказал Паха, — батя за меня заплатит, а вот тебя вежливо попросят.

— Значит, будем чудить потихоньку, — заключил я.

Наконец-то Паха повзрослел и спустился с небес на грешную землю. Где многое, если не все, покупается и продается, а дети чиновников находятся в привилегированном положении. То, что одним сходит с рук, другим по рукам бьет. Еще вчера Паха считал себя таким, как все. Только чуть-чуть богаче. Более финансово независимым. Сегодня он уже — «золотой мальчик». Как-никак, сын мэра. Единственный. Эта глава жизни открылась ему только сейчас. И пока его отец на коне, Паха защищен если не ото всех, то от многих неприятностей. Таких, как, например, неявка на экзамен. И это его тяготило.

Мы въехали в гараж. Автоматические ворота закрылись, отсекая нас от дневного света и уличного шума. Паха погасил фары и включил в салоне лампочку. По бегающим зрачкам и побледневшему лицу, которое не скрывало даже тусклое освещение, я понял, что наступил час откровений.

— На меня вчера напал волк. То есть, сегодня утром, — Паха посмотрел на меня, — что можешь сказать по этому поводу?

— Скажу, что ты отделался легким испугом.

Паха поерзал в своем кресле, выбирая удобное положение, прислушался к ощущениям, удовлетворенно кивнул головой и начал.

— Опущу ненужные подробности и буду краток. Не знаю, во сколько я посадил Алю в машину, но небо уже начинало светать.

— Чем это вы занимались все ночь?

— В шахматы играли. Так вот… Машина отъехала, я постоял немного у калитки и повернул было домой…

Паха помолчал, прокручивая в памяти изображение случившегося. В тишине было слышно только пощелкивание остывающего двигателя.

— Повернул я домой, а передо мной стоит волк. Видимо их лесу вышел, — Паха нервно хихикнул, — из лесу, конечно, откуда же еще? Наверно, скучно стало. У нас же медведи по улицам гуляют. Вот и эти, туда же.

Он посмотрел на меня, уточняя:

— Не собака. Настоящий волк. Вот такой.

Он развел руки, желая показать размеры волка, но ограниченное пространство не позволило этого сделать.

— Стоит, смотрит на меня и хвостом виляет, придурок.

Я закрыл глаза, представляя все это. Ситуация складывалась более, чем абсурдная.

— И мне показалось, что он улыбается, прикинь.

Я прикинул и кивнул. Улыбающийся волк. Нормально.

— А взгляд у него какой-то человеческий.

Почему бы и нет?

— Не глаза, а именно взгляд, — пояснил Паха, — словно все делает не интуитивно, а по разуму.

— Понятно.

— А потом он как-то так присел и прыгнул на меня. На землю повалил, лапами на плечи встал, вот так — Паха вытянул руки вперед, согнул пальцы на манер когтей, — я ни пошевелиться не могу, ни закричать для приличия. Он тяжелый такой. Из пасти воняет чем-то непотребным.

Паха поморщился и замолчал, глядя сосредоточенно куда-то в пустоту, всем своим видом говоря — я не здесь, не в этом мире. Я подумал, что Паха первый в мире человек, на которого напал волк и который практически не пострадал. По крайней мере, физически. А вот психика определенно пошатнулась. В полутьме, при свете тусклой лампочки, да еще с таким отсутствующим взглядом, Паха напоминал душевнобольного. Для полноты картины ему бы слюну пустить.

— Вот, — он оттянул ворот футболки и оголил плечо, на котором красовался здоровенный синяк, — на втором такой же.