М Беннетт - Остров

Мне вспомнился самый первый день, когда я очнулся на берегу и подумал, что остался один. Тогда весь остров принадлежал мне. Теперь он принадлежал всем нам. В легкой утренней дымке взмывали яркие попугаи, невидимые и неведомые создания болтали под зеленым покровом джунглей. Над всей растительностью возвышались пальмы, увенчанные парой зеленых кокосов. Теперь, когда я знал, что у них внутри, я понимал, как неестественно они выглядят, словно часть кинодекорации. Что еще тут обустроили специально для нас? Может быть, это выяснится, когда я нарисую карту.

Я разгладил меню, полюбовался первой страницей — «Океанские авиалинии», отпечатано золотом, и список всех блюд, которых нам не довелось отведать, которых даже и не было на самолете. Я перевернул меню и принялся рисовать на чистой его стороне. Изобразил знакомые очертания Пакмана: круглую голову, треугольный залив вместо открытого рта, одинокий глаз — Голубую лагуну. Нарисовал Монте-Кристо, там, где она должна быть, там, где я стоял в тот момент, затем перевел взгляд на лесистую местность подо мной, на склоне горы. Никогда до той минуты я не видел остров с этого наблюдательного пункта на восходе. Наутро после той ночи, когда я поднимался на гору вместе с Себом, налетела буря, и мы помчались вниз по склону, пытаясь уйти от дождя. Не было времени стоять и смотреть — вот, наверное, почему я упустил тогда то, что увидел теперь.

Восходящее солнце ползло вверх по зеленому пологу леса, и, когда оно достигло определенной высоты, я увидел наконец нечто — то, что было там всегда, такое же очевидное, как нос на лице. Проступили две золотые дорожки, которые сияли все ярче, бежали навстречу друг другу между деревьями и наконец пересеклись.

— Быть не может! — вскричал я, разбудив этим восклицанием Флору.

— Что у тебя там? — хрипловато спросила она.

Я вернулся к ней, протянул руку, помог подняться. Зевая и спотыкаясь спросонок, она последовала за мной на наблюдательный пункт.

— Смотри!

Свободной рукой она словно козырьком прикрыла глаза и посмотрела туда, куда я указывал, — туда, где две песчаные тропинки, проложенные кем-то через лес, пересекались, образуя огромный золотой крест.

Флора широко раскрыла глаза.

— Где пересечение — там и надо искать, — выдохнула она.

— Угу, — подтвердил я. — Пошли.

Мы спустились с горы чуть ли не быстрее, чем в тот раз с Себом. Неслись стремглав, нисколько не думая о собственной безопасности, скорее бы добраться до джунглей. И вот мы уже стоим на одной из тропинок. По ее виду нельзя было однозначно утверждать, что она проложена людьми, — она не была замощена или заасфальтирована, просто песок, камешки и пучки жесткой травы. Но вела эта дорожка прямиком в лес, мы углубились в сердце тьмы и там наткнулись на другую, поперечную тропу. Здесь лесной покров оказался настолько густым, что мы бы и за миллион лет не обнаружили тот крест, если бы не увидели его с горы — с земли-то подобная перспектива не открывается. Там и сям лучи солнца пронзали листву, словно удары ножа.

На росчисти, в самом перекрестье, мы остановились. Тяжело дыша, я принялся поворачиваться, пока не совершил полный круг. Здесь тоже выше других деревьев торчали две пальмы, и на одной из них под слишком глянцевыми, неправдоподобно зелеными листьями висел одинокий кокос.

Не пара. Один.

— Да что ж такое!

— Что случилось?

— Это здесь я отстрелил зеленый кокос, — сказал я. — Глянь.

На краю росчисти торчала моя катапульта, несколько побитая непогодой, из нее уже прорастала трава.

— Значит, ты тут немало времени провел? В самом центре крестика? — уточнила Флора.

— Да. И здесь ничего нет, могу тебя уверить.

Мне припомнилось, сколько я тут трудился, паля по Уилсону и снова и снова подбирая камень с земли. Я знал эту росчисть как свои пять пальцев: ничего интересного тут не найдешь.

— Ну разумеется, — сказала Флора. — Оно же не должно торчать поверх земли. Верно? Кто видал клад, выложенный прямо на открытом месте? Надо копать.

— Где начнем?

Она ткнула в самый центр росчисти:

— В перекрестье конечно же.

Мы подошли к этому месту, присели на корточки, руками разгребли песок. Земля выглядела довольно твердой.

— Чем будем копать? — спросил я. — Надо сходить в лагерь за топорами.

Не слишком охотно я это предложил, и Флора ответила:

— Нет, это наше дело, только твое и мое.

Как же приятно — впервые за всю жизнь я участвовал в совместном деле.

— Можно этим попробовать, — предложила она.

Мой посох. Он все еще был при мне. Я даже не заметил, как прихватил его на гору, а потом оттуда — так привык к нему, словно он со мной сросся. Я поглядел на посох, потом на Флору и снова на посох. Это был символ моей власти, скипетр короля острова. Но нам требовалось что-то достаточно крепкое, чтобы пробить верхний слой почвы.

— О’кей, — сказал я.

Мы все утро копали, сменяя друг друга. Один разбивал посохом твердый песок, другой отбрасывал высвободившуюся землю прочь, пока вокруг глубокой дыры не вырос целый крепостной ров. Мы копали. Менялись ролями. По большей части молчали — во-первых, работа была нелегкая, песок оказался слежавшимся и плотным, а во-вторых, чем ближе к полудню, тем жарче становилось, хотя деревья и давали густую тень. Порой тот, кто отбрасывал песок, спрашивал: «Ну как?», а тот, кто копал, отвечал: «Пока по нулям». Мы углубились примерно на полфута, и тут до меня дошло, что все это может обернуться напрасной тратой времени. Из того, что две тропы пересеклись в лесу, образовав гигантский крест, никак не следовало, что именно в этом месте что-то зарыто. На восходе это казалось чудом, две золотые тропы, внезапно проступившие в подлеске, но теперь это выглядело вполне заурядно. Я почувствовал себя дураком и прикидывал, может, Флора думает о том же и пора предложить ей остановиться, как вдруг случилось самое страшное: мой посох сломался пополам.

Поскольку в тот самый момент я всей тяжестью налег на него, то рухнул лицом вниз и наелся песка. Вылез из ямы, в каждой руке половинка посоха. Это потрясло меня сильнее, чем я готов был признаться.

Флора уставилась на меня, ее рот округлился в немом восклицании. Тут-то я понял, каким был тираном: если бы кто сломал мой посох двумя днями раньше, я бы лопнул от злости. Реакция Флоры вернула меня к реальности. Я вымучил улыбку.

— «Сломаю жезл мой, схороню его глубоко под землей» [25] Слова Просперо (У. Шекспир. «Буря»), перевод Т. Щепкиной-Куперник. .

— Как скажешь, Просперо. — Видать, она-то конспекты делала самостоятельно.

— Вот. Держи. — Я кинул ей обломок посоха, отдал половину своей власти, даже не задумываясь.

Флора поймала свою половинку довольно ловко для человека, не увлекающегося спортом, и дальше мы рыли вместе, бок о бок. Утрата посоха побудила меня копать дальше, не сдаваться. Раз уж я сломал его — пусть это будет не зря.