Евгения Кретова - Альтераты: миссия для усопших

Поэтому Лерка молчала.

— Мне Тамара Ивановна звонила, — тихо проговорила Светлана Павловна. — Рассказала, что у вас там в школе творится.

Лерка откинулась на сиденье, прикрыла глаза.

— Я думаю, больше ты в эту школу не пойдёшь.

— Почему?

— А ты хочешь, чтобы тебя все дёргали из-за этой истории? Косились учителя, шептались за спиной одноклассники? — мать опять начинала нервничать. — Почему ты молчишь?

— Потому что не хочу говорить… Там, в нашем старом дворе, я видела, как Дашкину маму забирает скорая, — зачем-то она сказала это вслух. — А я даже не подошла к ним.

— Интересно, чтобы ты могла сделать? Чем помочь, — вздохнула мать, замирая на очередном светофоре.

— Я к ним даже не подошла…

Светлана Павловна покосилась на дочь: бледная, с синевой под глазами, та выглядела совсем больной:

— Ты бредишь. Мне кажется, надо тебя показать Иван-Саввичу.

Иван Саввич — тот самый врач, толстый дядька в круглых очках и со смешными усиками как у почтальона в мультике, который лечил ее десятилетнюю. Лерка содрогнулась, представляя тусклый свет диспансерного коридора с длинными рядами унылых кожаных стульев.

— Не хочу, — бросила Лерка скорее себе, чем матери. Но та приняла на свой счёт и сжала губы:

— Мало ли, чего ты не хочешь, — резко отозвалась она. — Если ты помнишь, как твой законный представитель, я могу даже настоять на госпитализации…

Лерка открыла глаза:

— Хочешь упрятать меня в психушку? Тогда уж, будь спокойна, никакого перешептывания и переглядывания за моей спиной не будет. Ещё бы, Лерка Ушакова спятила. Тоже на людей, небось, бросается…

Девушка отвернулась к окну, разглядывая прохожих. Безнадёжно тусклые лица, прячущие за деловитостью равнодушие. Опущенные глаза. Не дай Бог, коснуться чьей-то боли. Не дай Бог, увидеть чью-то беду. Даже дети, упав, плачут навзрыд, точно зная, что никто не пожалеет. «Подумаешь!». А ему в коленках холодно, рукавички промокли и теперь точно придётся идти домой, в крохотную благоустроенную скорлупу с видом на серые квадратики окон.

На перекрёстке мелькнуло что-то знакомое. Лерка не успела сообразить, разглядеть. Пятно. Нечто важное.

Она оглянулась назад, но наваждение растаяло.

— Лера, мне не нравится твой тон, — продолжала мать. — Тебе нужна помощь, а любое её проявление ты воспринимаешь в штыки.

— Не воспринимаю. Просто мне не нужна помощь психиатра. И я высказалась об этом прямо. Разве я обязана во всем с тобой соглашаться? — Лерка вглядывалась в пешеходов, пытаясь уловить ускользнувшее важное.

— Можешь не соглашаться, но сейчас я не уверена, что ты в силах оценить свое состояние! — мама нервно барабанила пальцами по коричневому пластику руля.

— Ты хочешь сказать, что я — шизофреничка? — Лерка взглянула на мать и увидела за окном Татьяну Селиверстову, всё в том же испачканном сажей балахоне, растрёпанная и потерянная, она стояла в толпе пешеходов, ожидающих зелёного сигнала. Увидев Лерку, она будто вскрикнула и тут же испуганно прикрыла рот руками, глазами показывая на проезжую часть.

Мелкая взвесь, вырвавшаяся из-под колес соседних машин, на мгновение кристаллизовалась, сформировав парящую над асфальтом вытянутую фигуру. Совсем рядом, в метре от Лерке. Настолько рядом, что она могла видеть даже тёмные провалы глазниц и открытый в голодном зевке рот.

Видимо, она закричала: мать резко затормозила, сзади тоже послышался визг, испуганные пешеходы отскочили от тротуара:

— Ты с ума рехнулась?! — мать вцепилась в Леркино плечо. Увидев испуганное лицо дочери, она заплакала: — Что, что ты там увидела?

А Лерка увидела того, о ком говорила Даша. Того, кто пришёл за ней, ненароком захватив случайных свидетелей. Того, о ком пыталась предупредить Татьяна.

Того, кто следует за Леркой.

Вечером Леркина мать зашла к дочери в комнату. Та устроилась на кушетке у окна, плотно укутав ноги в серый колючий плед, и, засунув в уши капельки наушника, делала вид, что читает книгу. Делала вид, потому что глаза у неё были закрыты, книга сиротливо пристроилась на коленях.

Светлана Павловна вздохнула.

— Лер, я, верно, палку перегнула в машине, — начала она, подходя ближе. Легкий писк в комнате и удушливые биты подсказали, что дочь её не слышит. Она дотронулась до её колена: — Лер, послушай меня…

Девушка нехотя потянула за провода, наушники выпали на грудь. Уставилась на мать настороженно.

— Лер, я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Просто, это так неожиданно, — она растерянно огляделась, присела на край кушетки. — Тамара Ивановна позвонила, и я… Запаниковала.

— Я тоже, — отозвалась Лерка. — Запаниковала.

Лерка облизала губы, словно решаясь на что-то, отвернула к окну: Москва медленно загоралась ночными огнями, отражалась в сверкающих лужах, рассыпалась фейерверками иллюминаций, продолжая праздник жизни.

— Мам, отчего ты мне не веришь? — когда Лера снова посмотрела на мать, в её взгляде исчезли последние крохи неуверенности.

Светлана Павловна опешила:

— В каком смысле?

— В смысле того, что я вижу. Тех, кого я вижу.

Мать, подцепив сброшенные дочерью сомнения, как вирус, подняла брови:

— Потому что тех, кого ты видишь, не существует.

— Откуда ты знаешь?

— Этого не надо знать или не знать. Этого просто нет, — Светлана Павловна попыталась рассмеяться. Вышло ненатурально.

Лерка плотно сжала губы:

— Знаешь, несколько веков назад люди так же говорили, что Земля плоская, и Солнце вертится вокруг неё. Всех, кто считал иначе, приводя сотни доказательств, называли еретиками. И даже сожгли Джордано Бруно на костре.

— К чему ты мне это все говоришь? — нахмурилась Светлана.

— К тому, что за сотни лет ничего не изменилось: то, что не видит большинство называется ересью, лженаукой или больным воображением. Я видела Дашку Синицыну сегодня в школе, вот так же отчетливо как тебя сейчас! И мне это не показалось. И никогда не казалось: ни в десять, ни в двенадцать лет, ни тогда, когда умерший два года назад Гашин дед рассказал, куда спрятал клад. Они приходят ко мне.

Леркина мать, широко распахнув глаза, уставилась на дочь. И Лерка поняла: проблема не в том, что мать не верит, а в том, что она не хочет верить.

Девушка устало прикрыла веки. Потянулась за капельками наушников.

— Гаша, кстати, завтра приезжает, — голос матери, натянуто-радостный.

— Зачем?

— Азалия попросила: они с Максиком на реабилитацию едут в Новосибирск, — улыбнулась мама. — Да, я и сама рада: не хочу, чтобы ты целый день дома одна была. Встретишь её? Что-то около половины второго, Казанский вокзал.

Лерка кивнула: Агафья — это хорошо. Хоть один человек в доме не будет смотреть на неё, как на сумасшедшую.