Евгения Кретова - Альтераты: миссия для усопших

Она замерла посреди двора, прислушиваясь к фальшивому звучанию.

«Альтерация… Альтераты… Мы — не просто Иные. Мы изменяем, выправляем звучание этих миров».

… Врата не удастся закрыть, то ее придется уничтожить. Редкий дар попадет в Ахерон…

… поместить девочку к Нерожденным…

Неполученные тогда, во время подслушанного суда над Татьяной, ответы, словно прожектором осветили происходящее.

Она спрашивала себя — где Врата, что это такое.

Она промахнулась: Врата рядом. Они прямо здесь, стоят и слушают фальшь.

Она, Лерка Ушакова, — и есть Врата. Обладатель редкого дара. Такого нужного Волоту.

Подтаявшая за день лужа зашевелилась у ног. Едва заметная воронка увеличилась, захватывая в себя новые льдистые потоки. Мелькнуло и замерло отражение молодого человека: светлые волосы коротко острижены, бледная кожа, взгляд равнодушно-колкий. Волот.

Он её найдет везде, где бы она не находилась.

Но, если её дар ему так нужен, пусть возьмет его сам.

И она, альтерат Лерка Ушакова, отдаст его на своих условиях.

Ромка существовал отдельно от своего сознания. Тело, будто помятый тетрадный листок, распростерлось на дне ущелья, и он видел его сверху, то удаляясь, то приближаясь к нему. Возвращаться в него не хотелось, но, с другой стороны, витать вот так до бесконечности — тоже. Хотелось ввысь. А что-то держало здесь.

Крохотный выступ у мерцающего чернотой болота, неясные тени, проглядывающие сквозь его темноту. За спиной — отвесная скала, упиравшаяся в серое, укрытое туманом, неприветливое небо.

Рядом со своим телом он различал еще несколько застывших фигур: девушка в грязной розовой куртке, имя которой он сейчас никак не мог вспомнить, худощавый парень в очках — от падения они треснули на переносице и съехали теперь на бок. Чуть поодаль, смешно расставив руки, будто крылья, лежал низкорослый паренёк с фиолетовыми космами, слипшимися и изрядно испачканными. Они ему были чем-то родные.

Он никак не мог вспомнить — чем.

Что его беспокоило, так это бурлящее варево вокруг них. Оно бугрилось, лопалось смоляными пузырями, постепенно подвигаясь к фигурам, дотягиваясь до них тонкими протуберанцами.

Они пахли пустотой и опасностью.

И ближе всего к ним оказалось его собственное тело.

Чёрные языки уже ласкали его ботинки, настойчиво дотрагиваясь до распахнутых ладоней, цепляясь за волосы.

От каждого такого прикосновения становилось липко и холодно, как от поцелуя лягушки.

Ромка приблизился к себе. Заглянул в глаза: веки дрогнули.

Из смоляной жижи сформировалась, округлив гладкие бока, капля, подлетела вверх; за неё, как за воздушный шарик, зацепилась упругая нить, закручиваясь и утолщаясь, легко дотронулась до щеки.

Кожу как огнём опалило. От неожиданной боли тело дёрнулось, голова отвернулась в сторону, не позволив капле приклеиться. Ромка с ужасом заметил, как, разгневанная, она злобно оскалилась, оголив мелкие зубы.

«Это, что, существа какие-то? В этой жиже, — дрогнула догадка. — И они сожрать меня хотят, что ли?»

Будто в подтверждение этой шальной мысли болото мерзко взбугрилось, раззявив клыкастую пасть. Тысячи чёрных рук всколыхнули мерцающую поверхность, удлиняясь, дотягиваясь до своих жертв, смыкаясь на их беззащитных запястьях, путаясь в волосах.

Ромка метался над распростёртыми телами, чувствуя свою беспомощность и нарастающую панику. Он безуспешно толкал, но не мог сдвинуть их ни на сантиметр, он кричал, но даже сам не слышал своего собственного голоса.

— Иди к нам, — пело вокруг.

Не утонуть в смоляном болоте, не оказаться там, среди них, кем бы они ни были, куда бы ни звали. Сознание сформировалось узким лучом: Ромка видел, как стал искриться янтарно золотым.

Время замедлилось вокруг, застыли алчно распахнутые пасти, протянутые руки. Пронзительной молнией метнулся Ромка к собственному телу, метясь точно в переносицу.

Вспышка, мгновенная острая боль и липкий холод ледяных объятий.

Ромка вскочил:

— Прочь!!! — наконец, его голос обрел плотность и силу.

Болото испуганно отшатнулось от него, оголив сырую, безжизненную землю.

— Пашка, Санька, вставайте, — он подскочил к Пашке, с размаху саданул его по щекам. Тот застонал.

Ромка подбежал к Агафье, наступил ботинком на впившуюся в её руку чёрную пиявку, оттащил вглубь островка, попробовал посадить.

— Гаша, ты меня слышишь? Очнись! — кричал он, прислонил к стене, неистово тряся за худые девичьи плечи. — Чёрт, Гаша, очнись!

Пашка неловко пошевелился, подобрал под себя длинные ноги. Подслеповато оглянулся — очки совсем сползли с носа.

— Это мы где? — приставив разбитые очки к глазам и придерживая их испачканными грязью и тиной руками, он озирался по сторонам.

— Тихомирова оттащи от края! — заорал Ромка, заметив, как мощный протуберанец вырвался из жижи, изогнулся и коброй бросился к Саньке.

Пашка схватил друга за лодыжку, подтянул к себе: смоляной язык с противным шлепком стукнулся о камень и стёк в болото.

Тихомиров застонал и тут же подскочил, как кипятком ошпаренный:

— Что за жесть?! — прохрипел.

Зашевелилась Агафья в Ромкиных руках: выпрямилась, с трудом разлепляя веки.

— Там, в болоте, твари какие-то, — пояснил Ромка. — Пасти зубастые, руки человеческие. Утянуть на дно пытаются. Не знаю, что это такое — не спрашивайте, очухался за пару секунд до вас. Но точно знаю, отсюда надо выбираться.

Пашка приставил к глазам половинки очков, запрокинул голову.

— Ого, — присвистнул он, разглядывая отвесный обрыв. — Есть идеи, как наверх забраться?

Ромка смотрел мимо него: за Пашкой стеной поднималось ожившее болото.

Сенька Стефанович, за немалый человеческий рост, рыжую шевелюру и буйный характер прозванный в школе Горынычем, брёл запутанными коридорами и чертыхался: свернув с основной дороги он не сразу сообразил, что остался один. Но, что странно и не поддавалось никакому объяснению, дорога назад не привела его к развилке. Хотя он готов был поклясться на чём угодно, он отчетливо слышал голоса друзей. Но его разделяла с ними внезапно выросшая стена, сырая и холодная.

— Ну, что за фигня! — орал он.

Здесь было темно и неприятно. Если бы он был девчонкой, сказал бы себе, что здесь страшно. Но он мужчина, спортсмен, и бояться пустого, хоть и довольно странного места ему не пристало.

— Мужики! — крикнул он, понимая, что его никто уже не услышит.

Эхо донесло отголоски женского крика, пронзительного, звенящего. Он влетел в узкое пространство коридора и лопнул как струна. Горыныч замер на мгновение и бросился на звук. Рассекая пыльную синеву тоннеля, ударяясь об углы и поскальзываясь на поворотах, он влетел в помещение, каменный мешок, колодец без окон и дверей, с небольшим зарешеченным оконцем наверху, из которого струился погребальным саваном туман.