Эшли Одрейн - Ты знала

Когда мама нас бросила, папа вел себя так, будто ничего не случилось. Ему не пришлось прилагать к этому никаких усилий – мама принимала все меньше и меньше участия в нашей жизни и в основном наблюдала за нами со стороны, будто смотрела надоевшее кино, которое давно собиралась выключить.

Единственное, что изменилось после маминого исчезновения, – папа переложил мою зубную щетку и расческу в верхний ящик комода, запачканный косметикой и липкий от лака для волос, вечно подтекавшего из флакона. Теперь мне не приходилось хранить вещи под раковиной рядом с отбеливателем; это означало, что у меня появились новые обязанности, но я не знала, в чем они заключаются.

По пятницам папа приглашал приятелей играть в покер. Я уходила к миссис Эллингтон, болтала с Томасом, смотрела кино и жевала попкорн, пока она не выключала телевизор и не провожала меня домой. Обычно я тут же шмыгала к себе в комнату, но однажды вечером задержалась в коридоре и прислушалась. Дом пропах крепким одеколоном, пивом и вяленой говядиной – папа на всю ночь оставлял открытым окно в кухне, так что утром не особенно воняло.

Я не возражала против подобных посиделок, когда дом был полон мужчин и их запахов. В такие вечера папа, казалось, становился самим собой. После смены он позволял себе всего один стакан скотча, не больше, зато его гости себя не ограничивали. В тот вечер они неразборчиво ругались. Кто-то грохнул кулаком по столу, по кафельному полу зацокали фишки для покера.

– Хватит водить меня за нос, – произнес отец незнакомым, сдавленным голосом.

– Это твоя жена водила тебя за нос, жалкий ты слабак. Неудивительно, что она сбежала.

Папа встал, дрожа от ярости, но тут заметил меня. От страха я словно приросла к месту. Он велел мне немедленно отправляться к себе. Кто-то опрокинул бутылку, стоявшую на журнальном столике. Один из папиных приятелей сказал: «Ладно, парни, пора по домам». А другой добавил: «Не бери в голову, Себ, он, видно, выпил лишнего».

Утром папа извинился передо мной за то, что мне пришлось услышать. Я пожала плечами и спросила:

– Ты о чем?

– Иногда люди могут говорить про тебя гадости, Блайт, но это неправда. Правда в том, кем мы сами себя считаем.

Я пила апельсиновый сок, папа – кофе. Я решила, что он гораздо лучше своих приятелей, и все же слово крепко запало мне в память – «слабак». Жалкий ты слабак. Папа никогда не настаивал на своем, ни разу не запретил маме ездить в город. Мне вспомнилась мокрая тряпка, свисающая с его головы, кровь в туалете, телефонный звонок незнакомого мужчины, мамины таблетки, разбитые тарелки. Как безропотно он переселился на диван в гостиную.

Я ненавидела маму за то, что она бросила папу, однако, судя по всему, он и не пытался ее остановить.

Я снова начала писать. Все, написанное до смерти Сэма, отправилось в мусорную корзину. Мой мозг изменился, теперь он работал на другой частоте, чем до. До. После. Слог приобрел четкость, предложения стали короче, резче, словно абзацем можно убить. Каждая страница пылала гневом. Я писала о том, чего не знаю. О войне. О первопроходцах. Об автомастерских. Я отправила первый рассказ в литературный журнал, в котором печаталась раньше. Ответ редактора был краток, как и мое сопроводительное письмо, но мне стало легче: такое же облегчение я испытывала, размазывая кровь по животу через неделю после гибели Сэма. Идите в жопу. Все равно я писала не для вас. Пустая, никому не нужная работа, но она помогла мне заполнить бесконечные часы.

Я пристрастилась ходить в соседнюю кофейню; там всегда было тихо – никакой музыки, а кофе подавали в кружках размером с ведро. Ты терпеть не мог это заведение, поэтому я ходила туда одна, чтобы писать. Мне часто встречался мужчина лет на семь моложе. Он без перерыва печатал на ноутбуке. Мы оба предпочитали сидеть в углу, подальше от двери. Я обратила внимание, как он вешал куртку на спинку стула, – из толстой окантовки капюшона получалась отличная подушка под спину, – и стала вешать пальто точно так же.

Однажды с ним пришли двое, пожилая пара: у него огромный нос, у нее пронзительные черные глаза. Он усадил их за стол, принес два кофе и круассан, положил каждому салфетку, словно обслуживал постоянных клиентов в дорогом ресторане.

Он купил свой первый дом! Эта новость меня взбудоражила. Он показывал гостям фотографии на телефоне: вот кухня, вот ванная, а здесь… здесь будет детская. У него родится ребенок! Как мой Сэм. Мне хотелось, чтобы он взглянул на меня. Я бы улыбнулась ему, пусть знает – мне не все равно, я рада, что он любит и любим.

Они обсуждали налог на имущество, починку крыши и сколько времени теперь займет дорога до работы. Потом его мать поинтересовалась, какие у него планы после рождения ребенка (это должно было случиться примерно через месяц).

– Хочешь, я приеду в город на недельку? Помогу вам по хозяйству, посуду помою, постираю. Мне нетрудно, времени у меня полно. Привезу с собой раскладушку. – В ее голосе теплилась надежда. Еще до того как сын ответил, мне стало ясно – это самые жестокие слова, которые ей доводилось слышать. К ним приедет мама Сары, сказал он. Саре так удобнее. А ей лучше приехать попозже – им нужно устроиться и немного побыть вместе, своей семьей. Включая маму Сары. Он даст знать, когда наступит подходящий момент. Возможно, через несколько недель. Смотря как пойдет.

Мать медленно качнула головой, онемевшими губами произнесла: «Ну конечно, сынок, как скажешь», – погладила его по руке, потом убрала руки под стол и зажала между коленей.

Материнское сердце разбивается тысячи раз, каждый раз по-разному.

Мне больше не хотелось слушать их разговор. Я вышла из кафе и отправилась домой.

Однажды в машине, по дороге домой, мы с тобой переглянулись, сдерживая смех. Мы всегда так делали, когда Вайолет говорила что-нибудь забавное, словно разделяя некое сокровенное знание. Мы создали ее, и теперь она говорит тоненьким голоском невероятно взрослые вещи, которые услышала от нас. Как мне удалось уловить этот момент радости? Каждый день я вновь и вновь вспоминала произошедшее на том пере- крестке.

Жизнь не стоит на месте, поняла я, отводя взгляд. Хочу я того или нет, мы здесь, сейчас, в машине. Без него. Перемигиваемся, будто ничего не случилось. Прошел год с тех пор, как его не стало.

Я отчаянно тосковала по Сэму. Мне хотелось произнести его имя вслух, чтобы вы оба услышали. Он тоже должен был ехать с нами.

Я оглянулась на Вайолет, сидящую на заднем сиденье, достала из сумки упаковку бумажных платочков, достала один и кинула в нее. Она молча наблюдала, как он приземлился ей на колени. Я вытащила еще платочек и еще. Ты оторвался от дороги, посмотрел на меня, потом в зеркало заднего вида на Вайолет. Она встретилась с тобой взглядом и отвернулась. Заднее сиденье было усыпано бумажными платочками.