Джули Кларк - Последний рейс

Она рассказала, что ее бывший муж был человеком очень жестким и суровым и требовал беспрекословного подчинения и от нее, и от дочери.

– Я рада, что моей малышке не пришлось расти под грузом его нереалистичных ожиданий.

– Где она сейчас?

– Работает, да только все без толку. Постоянно сверхурочные, почти без выходных. Пока я здесь, в Калифорнии, она сдает свою квартиру в городе, чтобы присматривать за моим домом в Нью-Джерси. Бедная моя девочка, у нее теперь, наверное, совсем не остается времени на друзей, – вздохнула Лиз и смущенно улыбнулась. – Материнское сердце всегда болит.

Как бы Еве хотелось, чтобы это было правдой…

В другой раз она спросила Лиз о ее работе и как будто снова погрузилась в студенческую жизнь. Лиз оказалась преподавателем от бога, слушать ее было сплошным удовольствием. Она могла с легкостью растолковать даже самые сложные понятия. Подпав под обаяние Лиз, Ева и думать забыла о Дексе, который раньше, зримо или подспудно, постоянно присутствовал в ее жизни. Теперь его заменила миниатюрная, разговорчивая удивительная дама из Принстона.

Поэтому, когда тем солнечным сентябрьским утром Лиз появилась у нее на пороге с двумя билетами на бейсбольный матч, Ева не раздумывая согласилась пойти.

– Конечно, – сказала она. – Сейчас буду готова.

Оставив Лиз в гостиной, она поспешила наверх, чтобы переодеться. Когда она завязывала кроссовки, неожиданно звякнул телефон.

Сообщение в «Уиспере». От Декса.

Все в порядке. Ф. хочет, чтобы ты немедленно возвращалась к работе. Жду тебя в Тилдене в понедельник с полной партией.

Меньше всего на свете Ева хотела получить сейчас такие новости. Она стояла неподвижно, потерянно уставившись в экран, пока буквы не исчезли сами собой. Потом тяжело опустилась на кровать, удивленная, что не испытывает ни капли облегчения. Только грусть. Хотя, казалось бы, именно этого она и добивалась, используя Лиз как прикрытие, – агент Кастро устранен, и можно возвращаться к работе. Теперь же, получив желаемое, она поняла, что хотела совсем другого. А внизу, ничего не подозревая, ее ждала Лиз, уже не нужная.

И все же Ева решила пойти на игру, хотя в этом больше не было необходимости. Она закинула телефон в комод и с силой захлопнула ящик.

Через залив они перебрались на метро и на выходе сразу влились в толпу болельщиков, направлявшихся к стадиону. Когда они уже стояли в очереди, Лиз предложила сфотографироваться вместе на фоне картонных фигур игроков.

– Давай. Будет весело, – уговаривала она Еву. – Я плачу́.

Ева колебалась. Последний раз она позировала для фотографии в школе. Кому вообще нужны эти дурацкие групповые снимки? Она не могла вспомнить, чтобы кто-то хоть раз в жизни направлял на нее камеру и говорил: «Улыбнись». И все же она согласилась, в глубине души радуясь, что у нее останется память о Лиз.

Когда они наконец добрались до своих мест, коллеги Лиз по кафедре политической экономии, уже сидевшие там, с радостью приняли Еву в свою компанию. Она познакомилась с Эмили, ближайшей подругой Лиз, Бесс, ее напарницей, и Верой, которая занимала пост декана. Пока не начался матч, они сплетничали о грантах и публикациях и жаловались на коллегу, постоянно разогревавшую попкорн в рабочей микроволновке. Ева слушала их болтовню с наслаждением.

Для нее это было как окно в мир, в котором она когда-то, давным-давно, еще до того, как все пошло кувырком, мечтала оказаться, – мечтала, что однажды станет профессором в Беркли и будет читать лекции в Гилман-холле, курировать аспирантов и улыбаться на приветствия студентов, проходя по кампусу.

Горькое сожаление накрыло Еву с головой, а ей-то казалось, что за прошедшие долгие годы она успела смириться со своей участью. В том-то и коварство подобных чувств: ты можешь сколько угодно убеждать себя, будто они исчезли, но стоит кому-то случайно обронить неосторожное слово, как ты снова погружаешься в пучину раскаяния.

К счастью, игра началась и посторонние разговоры мало-помалу сошли на нет. Вера подсчитывала очки, рассказывала о рейтинге игроков и рассуждала о предстоящих трансферах; остальные спорили, что противнее: когда человек лузгает семечки или жует табак. Ева болела за «Джайентс», искренне радовалась их удачным броскам и потягивала пиво, закусывая хот-догом. Раньше она думала, что такое возможно лишь в кино – настолько все казалось идеальным: газон, солнце, игроки в белоснежной форме, сильными ударами посылающие мячи в цель и иногда в залив, где их собирают болельщики на байдарках.

Перед шестым иннингом Эмили наклонилась к Еве и сказала:

– Я очень рада, что ты сегодня пришла. В последние недели Лиз только о тебе и говорит.

– Вам спасибо за приглашение, – ответила довольная Ева с самой скромной своей улыбкой, обычно приберегаемой для банковских служащих и полицейских.

– Мне в жизни немало умных людей встречалось, – тут же вступила Лиз, – но Ева самая проницательная. На днях ей почти удалось убедить меня, что кейнсианство лучше свободного рынка.

– Это дорогого стоит, – согласилась Эмили и повернулась к Еве. – Что ты окончила?

Ева замялась. Если она признается насчет Беркли, ее засыплют вопросами: на чем специализировалась, у кого училась, в каком году выпустилась, знакома ли с профессором Фитцджеральдом. А потом кто-нибудь обронит случайную реплику в преподавательском клубе, припомнит ее имя, и выплывет правда. Химический факультет очень маленький, там все друг друга знают и за работу держатся. Наверняка найдется пара людей, которые еще помнят ее историю.

К счастью, вмешалась Лиз, видимо, почувствовав щекотливость момента.

– Ева изучала химию в Стэнфорде. И уж давайте простим ей эту ошибку молодости, – добавила она с улыбкой.

– Врать было не обязательно, – сказала Ева, когда они с Лиз, простившись с остальной компанией, не спеша шагали по вечерней набережной к станции метро.

Было тепло и тихо.

– Ты их не знаешь, те еще кумушки, – отмахнулась Лиз. – Они бы замучили тебя непрошеными советами, как восстановиться и получить диплом, будто ты дурочка беспомощная.

Ева смотрела на заходящее солнце и думала – конечно, не о возвращении в университет (об этом и речи не шло), – а о том, что ждет ее там, на другой стороне залива. До появления Лиз она была вполне довольна жизнью и даже, можно сказать, счастлива. Теперь ее жгла изнутри мучительная жажда. Она хотела стать своей для Лиз и ее коллег – не случайной знакомой, а настоящей подругой, неотъемлемой частью их жизни: жаловаться на гендерную несправедливость при распределении грантов, делиться радостью по поводу предстоящей публикации в рецензируемом журнале. И даже разогревать попкорн в рабочей микроволновке.