Джули Кларк - Последний рейс

От одной мысли о том, что снова придется врать, скрываться и никому не верить, у нее внутри все сжималось и сердце щемило от тоски, какую она не испытывала с момента исключения. А между тем в голове уже складывался привычный план на завтра: закупить ингредиенты, помыть лабораторию. И подготовить почву для разрыва с Лиз, например, наврать сейчас, что в ресторане увеличилась нагрузка или что появился парень.

Вместо этого в надвигающихся сумерках, в свете огней Бэй-Бридж и под тихий плеск волн ей вдруг невыносимо захотелось открыть Лиз душу. Сказать что-то совершенно правдивое.

– Когда меня в последний раз забрали из приюта, я жила как раз за этим холмом, – произнесла она, показывая в сторону Ноб-Хилл.

– А почему вернулась?

Попав тогда к Кармен и Марку, Ева (а ей только исполнилось восемь) сначала подумала, что вытащила счастливый билет. В приют их привел мистер Хендерсон, ее инспектор, бледный, рыхлый мужчина с редкими растрепанными волосами, вечно таскавший под мышкой портфель с бумагами. Когда Ева в первый раз увидела Кармен, ей показалась, что та лучится энергией, настолько она была яркой и жизнерадостной. Марк держался более формально, взгляда не поднимал и, видимо, всецело доверял жене. Ева решила, что он предпочитает не раскрывать душу нараспашку, как и она сама.

– Их звали Кармен и Марк, – сказала Ева. – Сначала все было здорово. Они помогли мне попасть в класс для одаренных детей. Накупили кучу книг и шмоток. Водили по музеям и научным центрам.

– Звучит чудесно, – откликнулась Лиз. – Что же произошло?

– Я начала красть. Сперва деньги, потом браслет.

– Почему?

Объяснить было непросто, но Еве очень хотелось, чтобы Лиз поняла: с самого раннего детства она использовала ложь как защиту, ибо никому не доверяла настолько, чтобы открыть свое истинное «я».

– Быть ненужной – тяжелое бремя, – наконец подобрала она слова. – Я так и не смогла научиться по-настоящему взаимодействовать с людьми. Открываться им.

Навстречу шла большая веселая компания. Ева замолчала, дожидаясь, пока они пройдут. Как? Как объяснить, чтó она чувствовала, слыша постоянные похвалы Кармен и Марка и их восторги по поводу того, какая она умница и как им повезло с ней? Ощущение было такое, будто ее завернули в целлофановую пленку: окружающие вроде бы видели ее, однако сути разглядеть не могли за непробиваемой толщей ожиданий. А вдруг бы потом правда просочилась наружу? Это больше всего пугало Еву.

– Мне было проще их оттолкнуть, – решилась она сказать правду. – Они знали, что я дочь наркоманки. И что бы я ни сделала – хорошее или плохое, – они всё оценивали через эту призму и нашептывали друг другу и окружающим: «Удивительно, сколько ей пришлось преодолеть» или: «Сложно винить девочку, учитывая ее прошлое». Мне хотелось доказать им, что меня не исправить. Что я не хочу, чтобы меня исправляли.

– Каждый сам имеет право решать, кто он, – шепнула Лиз и взяла Еву под руку.

И то, как просто и по-дружески она это сказала, наполнило Еву счастьем. Ей хотелось, чтобы миг длился вечно, чтобы ей никогда не пришлось спускаться в метро и возвращаться в Беркли к своей старой жизни, гнилой и жалкой.

– И ты снова попала в приют? – спросила Лиз.

Ева кивнула.

– Уехала, только когда исполнилось восемнадцать.

Ветер, поднявшийся на заливе, крепчал, проходя сквозь плотно застроенные улицы города. Ева прижалась к Лиз. А ведь у нее могла бы появиться семья, будь она другой. Лучше. Честнее. Но эта возможность рассыпалась давно, еще до появления Кармен и Марка. Треснула и развалилась на острые осколки. Самые болезненные из них Ева спрятала поглубже, чтобы не пораниться, и вот Лиз извлекла их на свет и показала, что не стоит бояться прошлого. Что их можно взять в руки, не поранившись, и попытаться сложить.

Они молча спустились по лестнице и прошли через турникет. В темном туннеле слышался шум поезда. Все-таки чудо, что над ними целый город с людьми, машинами, домами.

– Ты не пыталась разыскать родную семью?

Ева покачала головой.

– После истории с Кармен и Марком монахини предложили моей настоящей родне забрать меня, – проговорила она, глядя в пустой туннель. – Они отказались.

– Возможно, они заботились о твоем благе.

Ева и сама понимала, что, скорее всего, так оно и было: ну какая из наркоманки мать? Однако боль от этого не утихла.

– Я никогда им этого не прощу.

Лиз покачала головой.

– Ты не знаешь, как они жили. Возможно, спасение твоей матери отнимало у них все силы. Мне даже представить сложно тяжесть подобной ноши, – вздохнула она, оглянулась на платформу и снова посмотрела на Еву. – Ты не можешь обвинять их в том, что они отказались взять на себя непосильное бремя. Даже если этим бременем была ты.

На табло загорелся номер. Сначала Ева почувствовала вибрацию и лишь затем услышала далекий гул приближающегося состава. Лиз положила ей руку на плечо.

– Я не хочу лезть с непрошеными советами – ты и сама прекрасно знаешь, что тебе нужно. Но я чувствую, как ты несчастна, и не могу спокойно смотреть на твои страдания. Эта черная дыра засасывает тебя, заставляя закрываться от остального мира. Разыщи их. Не для примирения или счастливого воссоединения. Нет. Просто тебе надо знать. А уж дальше решишь, что делать с этим знанием, – сказала она и, помолчав, добавила: – Знание дает силу.

Ева не произнесла ни слова. Она думала. Интересно, каково это, общаться с людьми, которые связаны с тобой кровными узами, которые похожи на тебя и знают, откуда у них взялись эти острые носы или светлые волосы, у которых есть память рода? Никогда и ни с кем Ева не чувствовала подобной связи.

– Приемные дети часто разыскивают своих биологических родителей, чтобы получить ответы, – добавила Лиз тихо.

– Я так и не стала приемной.

Лиз на секунду прикрыла глаза, а потом снова открыла и повернулась к Еве.

– Прости. Ты права, это не мое дело.

– Послушайте. Я ценю вашу заботу; только когда от тебя вот так отказываются самые родные люди, это не проходит бесследно. Внутри что-то необратимо ломается. И ты уже не можешь открываться другим.

Лиз смотрела на нее в упор. Не выдержав пристального и спокойного взгляда, Ева отвернулась. В туннеле мелькнул свет, и к платформе подкатил поезд; двери открылись, и толпа, успевшая скопиться в зале, внесла их в вагон.

По дороге домой Ева украдкой рассматривала Лиз – ее седые волосы, собранные в аккуратную прическу, благородную осанку – и размышляла над ее советом. Даже попыталась представить своих бабушку и дедушку, которым изо дня в день приходится жить с мучительной болью, ведь наркотики забрали у них дочь, а внучкой они пожертвовали сами. И что будет, если она вдруг появится у них на пороге? Снова боль. И никакого утешения, лишь доказательство их правоты и ее никчемности.