Василий Боярков - Пираты, или Тайна Бермудского острова

Как только раненый мужчина и юная девушка спрыгнули на мокрую палубу, из окруживших их джентльменов удачи вперед выдвинулся омерзительный незнакомец, отличавшийся до крайности неприятной наружностью; он давно уже достиг тридцатипятилетнего возраста, обладал отталкивавшей внешностью и, как оказалось, исполнял в разбойничьем братстве обязанность квартирмейстера, или, говоря современным языком, второго человека в команде, заведовавшего всей хозяйственной частью. Соответствуя значимой должности, бандит был одет гораздо лучше всех остальных, но его респектабельный вид портился зверским выражением продолговатой физиономии, морщинистой и изборождённой уродливыми, страшными шрамами, всклокоченной бородой, а также голубыми глазами, блестевшими неиссякаемым гневом и не передававшими собой ничего более-менее доброго; закончить его внешний облик можно надвинутой на узкий лоб кожаной треуголкой.

– Ага, добыча сама прибежала к нам в ловкие руки! – воскликнул он под жуткий вой ветра, выставляя вперед прямую, остроконечную шпагу, по-видимому захваченную у какого-нибудь богатого офицера; одновременно он скривил в зловещей усмешке противное и пропито́е лицо. – Сейчас мы с ней позабавимся!

Ужасное изречение, немногословное, но сравнительно ёмкое, бандит заканчивал, вонзая острый клинок в и так умирающее тело представителя сильного пола и нанося ему второе смертоубийственное ранение; для хорошенькой девушки им была избрана не менее прискорбная участь – какая? – стало известно из его дальнейшей команды:

– А теперь давайте, почтенные джентльмены, натешимся с этой маленькой шлюшкой, пока она, смазливая «сучка», не сдохнет!

Той же секундой к ней потянулись грязные, обтекавшие слюнями, довольные рожи, немытые руки, которые сначала ее тихонько поглаживали, нерешительно и опасливо, а затем, переходя ко все более активным инсинуациям, стали рвать на ней красивое одеяние, лишь в верхней части прикрывающее ее великолепно сложённое туловище; далее, когда задралась и без того короткая юбка, а грудь едва ли не полностью оголилась, остервенелые насильники, довольные доставшимся им «лёгким уловом», повалили оравшую девушку, бившуюся в страшной истерике, на мокрую, склизкую палубу; ну, а затем, как оно и полагается, первым на нее навалился, конечно же, квартирмейстер, однозначно задавшийся конечной целью – в полной мере насладиться непревзойденно восхитительным телом.

– На помощь! Спасите! Хоть кто-нибудь! – до того момента, как грязная ладонь накрыла ее бесподобное личико, отчаянным криком успела воскликнуть Хуляева; да, непроизвольно она пыталась искать действительной подмоги самым простым и проверенным способом – путем пронзительного верещания и сумасшедшего, ни с чем не сравнимого, крика.

В следующую секунду на Лере были порваны непрочные кружевные трусики (сорванный бюстгальтер уже валялся неподалеку и возлежал на мокрой палубе вместе со стянутой курткой и белоснежной сорочкой); сама же она, обливаясь слезами и извиваясь в безумной истерике, готовилась сопротивляться до полного окончания – и чего бы ей это не стоило! Тем более что дальнейшая судьба была ей предопределена словами безжалостного пирата, основным смыслом которых предполагалось, что ей, покуда она остается живой, до самой смерти предстоит ублажать всю многочисленную разбойничью братию, в лице пока всего лишь пяти подонков смердящую на нее отвратительным запахом, сравнимым разве что с вонью грязных, никогда не мытых, диких животных. В то же самое время ее невольный напарник, дважды пронзенный в области живота, был все еще жив, но уже медленно, пошатываясь, опустился на деревянное палубное покрытие, где теперь истекал багряной живительной жидкостью, где периодически закатывал кверху измученные глаза и где, выставляя на обозрение безжизненные белки, лишь отчасти созерцал ужасное зрелище, представшее его постепенно затухавшему изумлённому взору; старшина умирал, и, безвольно прислонившись спиной к борту, он был уже не в силах чем-то помочь очаровательной спутнице, а, испуская матросский дух, лишь ненавязчиво, и беспомощно, и омерзительно ёкал.

Но и это еще не все участники тех жутких и странных событий! На нижней палубе пиратского корабля, в трюме, предназначенном для содержания пленников, отгороженные от вольной воли железной решеткой, томились два незадачливых человека. Касаясь первого, можно сказать, что он был мужчиной, достигнутым возрастом стремившийся к шестидесяти годам, но, в отличии от пиратского капитана, тот поседел еще не полностью и сохранил в густой шевелюре кучерявые, черные локоны; Джек Колипо (имя, унаследованное им от рождения, либо он сам же себе его и выдумал) выделялся сильной фигурой, физически развитой и отнюдь не выделявшейся естественным жиром (она прикрывалась простоватой, но добротной одеждой, сирой неприметностью выдававшей обыкновенного обывателя, какие существовали в далёкий период начала развития Нового времени); физиономия его хотя и была испещрена множеством неприятных, глубоких морщин, но в целом выглядела довольно прилично и (не в пример отпетым разбойникам) не носила на себе печати беспробудного пьянства – она обозначалась уверенным взглядом, внешне доброжелательным, однако в глубине скрывавшим «буйственную» жестокость, всклоченной, никогда нечесаной, бородой и отсутствием правого глаза, прикрытого выцветшим кожаным кругляшом, аккуратно обрезанным и закрепленным неширокой перемычкой за голову. Второй откликался на имя Джонатан Рид, или попросту Джо, считался «неоперившимся» юнцом, едва достигшим девятнадцати лет, а разнясь с возрастным сокамерником, был одет в однотонный, тёмный камзол, отличавшийся дороговизной материала и качеством исполнения. Молодой человек обладал худощавой, но в то же время и жилистой внешностью, где выносливая фигура представлялась на удивление стройной, не лишенной физической силы и, в отличие от истинного положения, казавшейся необычайно высокой; лицо его виделось смуглым, обветренным, для представителя сильного пола несоразмерно красивым, но и не лишенным мужского достоинства; по уверенному взгляду каре-зеленых глаз можно было судить о непререкаемой воле, бесстрашном характере, а где-то и безрассудной отваге, присущей, как известно, любому романтику; особое внимание следует заострить на прямом, явно аристократическом, носе, широких и тонких губах, говорящих о хитрости, а заодно и роскошных, густых волосах, черными прядями спускающихся к самым плечам и слегка прикрывающих изящные брови (перечисленное великолепие скрывается за простой, но добротной кожаной шляпой). Из обуви на обоих пленниках надеты доброкачественные длинные сапоги, по странному стечению обстоятельств не отобранные пиратами, хотя к предполагаемой экспроприации, возможно, пока еще попросту не назначено необходимое время.