Светлана Мурси-Гудёж - Когево

…Наш пропитой сосед сидит на завалинке. В пожелтевшей от курева руке дымится бессчетная папироса… груда лузги под ногами…

– А не оштрафуют? – спросил я в тамбуре.

– А кому штрафовать? – пыхнул «Табачком» мужик. – Я же – машинист. Я всегда курю. Нам через Когу ехать, там мост разводной. Если там ледяной дождь был, всё – кранты! Заклинит механизм – полетим в Когу вместе с вагонами.

Снизу по лестнице начала карабкаться бабка со сплющенным лицом. Сзади нее на льду, скупо освещенные вокзальным фонарем, громоздились пакеты, кульки и мешочки.

– Ты куда набрала-то столько? – спросил машинист. – Сейчас отправляемся.

Бабка угрюмо смотрела снизу.

У меня от ночевки на сиденьях в зале ожидания ныла спина, но что-то ёкнуло. Мама когда-то также собиралась в город в гости к родне. Обвешанная банками, кулечками и мешками.

– Давай, бабуль, помогу.

Я покосился на курящего машиниста, положил свой мешок и рюкзак с бесценным макбуком в дальний угол тамбура, спустился по лестнице, втащил бабку в вагон.

– Пять минут до отхода, – сказал машинист, затягиваясь.

Я начал аккуратно и по возможности быстро поднимать мешки и передавать их наверх бабке. Мешки были небольшие, но дико тяжелые.

Когда остался последний, я понял, что один не подниму. Тогда машинист, хитро щурясь, спустился, выкинул окурок на перрон. Мы с ним вдвоем подхватили мешок и затащили вверх по обледенелой лестнице.

Бабка смотрела на нас оценивающим взглядом.

– Спасибо, милки, – неожиданно проскрипела она. – С меня – мост!

Машинист пошел по вагону, Я, пристроив рюкзак и свою поклажу на сиденье, перетаскал бабкин скарб из тамбура в вагон.

В динамиках засипело.

– Уважаемые пассажиры! Поезд на Когево отправляется в пять ноль пять с третьей платформы. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Когево.

– А где пассажиры? – спросил я бабку.

– Мы – пассажиры, – усмехнулась бабка в ответ.

§§§

Ника сидела на прозрачном пластиковом стуле у барной стойки и смотрела на диодное панно на небоскребе напротив. Назойливая реклама азиата, пожирающего сочный бургер, вызывала отвращение. Нику подташнивало. На дне изящной чашки густым слоем лежала кофейная гуща. Ника вспомнила как ее бабушка выливала гущу на блюдечко и уверяла окружающих в том, что в гуще видно будущее.

Ника опрокинула чашку и попыталась увидеть хоть что-нибудь в растекшейся по фарфору жиже. Но жижа только отсвечивала назойливо мигающей рекламой бургера, и будущее не показывала.

Ника подперла подбородок руками. Уехал. Уехал отрабатывать контракт. На год. Целый год. За год столько может произойти. Федя. Федя – не подарок. Не умеет одеваться. Когда они ходили куда-нибудь вместе, знакомые всегда спрашивали, что за чудище она с собой привела. В мешковатых джинсах и с рюкзаком.

Отрабатывает ипотеку. И ипотека-то в каком-то дурацком районе. Если бы здесь, в городе будущего… Но здесь другой порядок цен. Ей квартиру снимает компания, сама бы она не потянула. Но надолго ли. Компания может разориться, развалиться, саморасчлениться на другие компании. В компании никакой надежности нет.

Департаментом рулит «двинутая» Анна Геннадьевна, 45-летняя шизоидная дама. Дама, уверенная во Вселенской бизнес-миссии компании. Не владелец, не совладелец, не учредитель. Такая же наемная сошка как Ника. Анна Геннадьевна – миссионер, всю жизнь проведшая в боях за бизнес, при чем – за чужой бизнес. Без семьи, без мужа, без детей. Изнывающая от безделья и неприкаянности в выходные. Забрасывающая сотрудников истероидными посланиями в мессенджерах, начиная с вечера пятницы.

И вот сейчас – катастрофа. Понадобятся деньги. Нужно будет на что-то жить, ведь на декретное пособие не протянешь. Потом сидеть с ребенком. Они с Федей не женаты. В сущности, Ника даже не знает, любит ли она Федю. Иногда, когда они просыпались вместе и нежно потягивались в обнимку с утра, ей казалось, что да, это и есть – любовь.

В офисе она смотрела на молодых и перспективных парней в дорогих синих костюмах. Понимала, что вот оно – будущее, вот она – выплаченная ипотека, вот он – безоблачный декрет. Красивая детская комната с картинки, частный садик по системе Монтессори, одежда «с иголочки», поездки в аквапарк по выходным всей семьей и ожившая панорама пяти звезд отеля в Тосса-де-Мар.

Вот только синие костюмы не хотели всего этого. Один даже прямо так и сказал, неэлегантно взял ее за подбородок: «Детка, не спи, где работаешь».

Костюмы гоняли по стриптиз-клубам, устраивали сабантуи в джакузи с азиатками, по понедельникам возвращались в офис с бодуна и в кофе-брейках обсуждали свои подвиги, не особо смущаясь присутствием женской половины офиса.

При встрече с ними Федя сильно проигрывал. Но было что-то такое, что удерживало Нику от расставания с ним.

Гуща растеклась по блюдечку и ровным счетом ничего не показывала. Ника почесала ногу носком тапочки на каблуке. На барной стойке завибрировал смартфон. Роскошная последняя модель смартфона в чехле со стразиками, взятая на год в лизинг. Пришел очередной групповой мессадж от неугомонной Анны Геннадьевны.

«Иди, сделай аборт. И ты вот так в 45 будешь по вечерам сидеть и мессаджи рассылать» – сказал кто-то голосом бабушки-гадалки в голове у Ники. Ника ужаснулась.

§§§

Вдали была видна Кога, раскинувшаяся между лесами. Поезд замедлил ход.

Ручка кабины повернулась, и машинист вышел в вагон.

– Заклинило, – сказал он. – Не откроется мост, заледенел. Будем тут стоять пока не оттает.

– Эх, милок! – бабка вынырнула из мешка, в котором она озабоченно рылась с момента нашего отъезда из центра. Она распрямилась. Усмехнулась, глядя мне в глаза. Подняла руку и громко щелкнула пальцами.

– Спасибо, – сказал машинист, возвращаясь в кабину.

Полотно задрожало под колесами. Поезд медленно тронулся. Мимо окна поплыли проржавевшие, некогда крашеные светло серой краской, фермы моста. Кога была величава даже во сне, укутанная чуть просевшим снежным ковром, местами с полыньями, местами пересеченная следами. Человеческих среди них не было.

§§§

Хлюпин изнывал. Он сидел на расшатанном стуле с оторванным и съехавшим набок сиденьем. Хлюпин ждал сенсации. Допотопный компьютер медленно погибал в заваленном бумажками углу. Процессор задыхался в вое кулера.

Тайком от Когевской районной газеты Хлюпин халтурил.

Он не считал свою халтуру вопиющим нарушением Когевского городского режима (КГР), о соблюдении которого каждый, работавший в городе, давал подписку, а потом тут же режим нарушал. Халтурили почти все. Хлюпин не разглашал производственных тайн прославленного КИЭй и считал это более, чем достаточным.