Светлана Мурси-Гудёж - Когево

Время от времени Хлюпин аккуратно делился Когевскими сенсациями со столичной прессой. Это были тонкие газетенки на самой дешевой бумаге, рассчитанные на дорогу в один конец в электричке. Газетенками были покрыты перроны и набиты урны на станции прибытия.

Статьи Хлюпина выходили под псевдонимом «Бритвин». «Бритвин» снабжал столицу паранормальными сенсациями, а Хлюпина – ощутимой прибавкой к зарплате провинциального журналиста.

Хлюпин изнывал вот уже вторую неделю. Сенсаций не случалось. Что-то скреблось в батареях. В окно надоедливо билась не вовремя проснувшаяся муха. Кулер процессора выл на одной и той же душераздирающей ноте. Когево медленно выныривало из зимнего сна, скидывало снежные комья и заводило ледоворот на озере. Таянье льда на сенсацию не тянуло.

Главный информатор – бабка Ежихина, работавшая уборщицей на полставки в КИЭй и на полставки в редакции, – гнусаво сообщила Хлюпину, что в Институте готовится… как же это… ну как же это… Ежихина отчаянно морщила и без того съежившийся, как пересохший инжир, лоб.

Запуканивание. Вот.

Что это такое бабка Ежихина толком объяснить так и не смогла. По-собачьи преданно заглядывала Хлюпину в глаза, ожидая подачки.

На расшатанном стуле, Хлюпин изгрызая карандаш, заготавливал сенсацию. В ожидании сенсации приходилось писать о всякой городской ерунде: собаке, провалившейся под лёд озера, падении гигантских сосулек с крыш домов Первого квартала. Тоска.

§§§

Будулаев отодвинул макбук, аккуратно завернутый в целлофан, и на захламленном столе развернул лист ватмана.

Будулаевская захламленность отличалась своеобразием. Хлама была масса. Весь он был сложен аккуратно рассортированными стопочками по поверхности гигантского «наркомовского» стола. А также – по тумбам, комодам, шкафам и этажеркам, заполнявшим огромный кабинет с панорамным полукруглым окном. Стопочки лежали и на широком подоконнике.

Мы собрались за переговорным столом из карагача в стиле «лофт» с Когевским озером из эпоксидной смолы.

Пришлось привстать, чтобы лучше разглядеть изображение на ватмане.

Ватман заворачивался на неровных стопочках хлама. Детали оказались неразличимы.

– Вот оно! – сказал Будулаев не без гордости. – Вам, коллеги, всем хорошо видно?

– Видно плохо, – Ельшинский выглянул из-за южной оконечности эпоксидного озера. – Если честно, Зигмунд Брониславович, нам не видно вообще ничего!

– Сейчас оптимизируем, – Будулаев закрутил ватман туда-сюда. Несколько стопок хлама на столе угрожающе накренились. Убедившись, что, с помощью одной пары рук, с ватманом не справиться, Будулаев кинул в стенку шарик на привязи и на театральный манер вскрикнул: «Масенька!».

В кабинет вошла хмурая Мария Вячеславовна. Уже несколько лет она всем видом показывала, что такое сокращение имени ее не устраивает, но Будулаев от заведённой привычки не отступал.

– Масенька, держи! – Будулаев протянул ей противоположную сторону ватманского листа.

– Вы, Зигмунд Брониславович, лучше на макбуке покажите. Что он у вас все время в целлофане лежит?

– Макбук, Масенька, – вещь непростая. Для него место нужно особое. Еще неизвестно как эта забугорная машинка будет в нашем трансформабельном пространстве работать.

– Может быть сильная кривизна в показателях, – поддакнул, блеснув очками, Ежихин с западного берега эпоксидной поверхности.

– Ватман, Масенька, – Будулаев раскрутил лист на себя – штука простая, без всякой кривизны в показателях. Мы с ним пятьдесят лет прожили. И проживем еще пятьдесят.

Верхнюю часть листа занимала красочно и тщательно нарисованная цифра 50.

На западном берегу эпоксидного озера на ватман смотрели с умилением.

В нижней части листа сидел коряво нарисованный монстр – безобразное чудище с огромным носом, куцым хвостом и ехидно смотрящим глазом.

Секунд десять мы растерянно изучали ватман. Масенька закатила глаза: она явно видела чудище не впервые. Будулаев решил дать нам подсказку.

– Это – птица.

– Я думал, это – карта Когевского Эллипса. Там, где точка обведенная – там КИЭй. Ладно-складно? – усмехнулся Кривоног.

– Институт не так странен, как иногда кажется, – поправил его некто Фторов-Весловский, человечек с гигантской лысиной и сплющенным дегенеративным лицом, похожим на морду мопса.

Все заседание Фторов-Весловский недружелюбно рассматривал меня сквозь очки со сложными линзами, которые, искажая его и без того неправильные черты, делали его отталкивающим.

– Я думаю, это – модель автокофейника. Помните, который должен был левитировать по отделам и наливать всем кофе, чтобы лаборанты от проектов не отвлекались. Уперлось все в то, что кофейник мы изобрели и могли даже монетизировать для Вне-Когево, но кофе на халяву нам никто не даст. Всё кофе на балансе.

– Шуточки отставить в сторону! – Будулаев насупился. Коллеги, к 50-ой годовщине основания города Когево и КИЭй, нами, то есть мной, то есть нами совместно с Александром Ивановичем, было принято решение о праздничном мероприятии. За-ту-ка-нивании.

Последнее слово Будулаев произнес на джазовый манер – три слога отчетливо, и синкопами все остальное.

– За-ту-что? – переспросил Ельшинский.

– Затуканивание, Всеволод Родионович. – Как раз вам, специалисту по биологии и дендрологии, это должно быть понятнее всего. Вы что, не знаете, кто такой тукан?

– Тукан? Я не знаю? – пожилой «ботаник» Ельшинский ощерился. – Я прекрасно знаю, кто такой тукан – птица отряда дятлоообразных. Самое крупное дятлообразное на земле.

– Я надеюсь, – усмехнулся Будулаев, – что наше мероприятие по за-ту-ка-ниванию принесет Институту не только большую информационно-рекламную пользу, но и практическую выгоду.

– Тридцать семь видов птиц, – продолжал Ельшинский как заведенный граммофон. – Один из видов кричит «токано!», поэтому птицу так и назвали.

– Вот как раз этот вид и приобретем, – Будулаев оживлялся все больше. – Видишь, Масенька, всю пользу ватмана в отличие от этого, твоего, макбука. Ватман порождает идеи, а макбук как лежал, так и лежит…

– В целлофане, – сказал Кривоног.

Будулаев потряс ватманом.

– Я вижу заголовки в новостях, в центральных СМИ. «Токано!» покорило Когево». Наконец, у нас будет официальное признание сверху .

– Гнездятся туканы, – продолжал Ельшинский – в выдолбленных дятлами дуплах в тропических, Зигмунд Брониславович, еще раз повторяю, тропических лесах Южной Америки. Точнее – от южной Мексики до Северной Аргентины.

– И что? – Будулаева явно не удивляла полученная информация.

За полукругом панорамного окна падали крупные хлопья снега.