Светлана Мурси-Гудёж - Когево

По перрону бежит истеричный пропитой сосед и кричит: «Убери мусор, сволочь!» Я вдруг испытываю чувство жути. Скорый стоит всего секунду, а сосед все ближе… и как же он похож на Ельшинского… это и есть Ельшинский… кто такой Ельшинский?

Я цепляюсь и пытаюсь лезть вверх по лесенке. Дверь в тамбур заперта и проводника нет. Ельшинский все ближе, орёт: «Убьешься, сволочь!».

Скорый с грохотом трогается и очень быстро набирает ход… Я лечу назад. Секунда черноты, я не понимаю, сорвался я или нет… и открываю глаза.

Кран опять течет. Грохот – это полный воды рюкзак. Холод собачий. Если в моей комнате это называется «в комнате топят», то как жить в остальных, нетопленых?

Сетка кровати проваливается, рука затекла и мерзнет на металле спинки. На тумбочке сидит крупный таракан и глубокомысленно шевелит усами. Почему в общежитиях и больницах тумбочки всегда воняют протухшим яблоком?

По соседству с тараканом, на железном табурете, стыренном из медсанчасти, сидит усатый мужик. Усами не шевелит, хотя они у него как пики, торчат в разные стороны параллельно земле… Что такое нужно сделать с усами, чтобы они так торчали? Рубашка образца 70-х в дикую зелено-желто-оранжевую клетку, брюки и ботинки оттуда же… Сверху – засаленный лаборантский халат. В руках – куча пакетиков с хламом, тех самых, которые я бросил на перрон, пытаясь уцепиться за лестницу скорого поезда.

– Прокладки, – говорит мужик. – Разные. Недорого. Я даже знаю, какая тебе подойдет. Вернее крану. Имей в виду – рюкзак не высохнет. С чем на работу пойдешь? Без рюкзака нельзя. И паспорт нужен. Регистрации нет у тебя. Здесь тоже останавливают. Но то, что останавливают – это хрен с ним. Паспорт нужен тебе , чтобы ты сам знал, что ты – это ты, а не какой-то там вЫблер. У выблеров таких прокладок нет. Вот, посмотри.

Он начинает вытаскивать из карманов халата уродливые сантехнические принадлежности – гайки, болты, оплавленные обрезки труб, пластиковых и ржавых металлических.

– Рюкзак – мокрый, – авторитетно говорит усатый, – не высушишь. И идти на работу тебе не с чем.

Рука опять затекает о железную спинку. Я пытаюсь не замечать усатого и заснуть.

– Ты не умеешь руками делать ничего! – усатый взрывается отборной руганью. – Ничего не умеешь руками делать, сволочь, только задницу просиживаешь за компьютером!

Кран тёк. Я сидел на скрипучей сетке кровати. Матрац вместе с простыней съехал набок, обнажив проржавевший железный остов.

Большой таракан, глубокомысленно шевеля усами, уползал в щель под окном.

Кран тёк. Рюкзак я нашел абсолютно сухим на полу рядом с душевым поддоном, замызганным поколениями предыдущих жильцов. Кто-то заботливо снял рюкзак с крана и положил на коричневый кафель, которым покрывали санузлы общаг в семидесятых.

§§§

Я вернулся на продавленную кровать. Попытался подоткнуть казённое одеяло и скукожиться под ним. Никаких мужиков с усами-пиками! Все это – бред. Полустанок Вшов Городище остался в другой жизни. Была одна жизнь, теперь – другая. Поезд не придет. Надо подумать о чем-то приятном, тогда и сон будет приятным.

Мы в последний раз сидели с Никой в застекленном кафе. А потом пошли в туалет, в разные комнатки. А она совершенно неожиданно нырнула в мою и сделала мне минет. Как будто я вновь, 17-летний, оказался в ночном клубе.

Потом мы вышли вместе в зал. Официант косился на нас насмешливо. Я вспомнил ее губки и прямо почувствовал их у себя в трусах. Хорошее воспоминание. Воспоминание. Но губки были настойчивы и никуда не исчезали.

Я подумал: какой хороший сон, и никаких тебе усатых мужиков. Губки все двигались и двигались. Я откинул одеяло и увидел, что это была никакая не Ника. Это была одна из девиц, с которыми меня знакомили в Институте. В клюквенном свитере. Она залезла в кровать прямо в свитере и юбке. И сейчас она вдруг резко поднялась, и села на меня сверху. И в момент взлета я вдруг увидел, что она пустотелая – свитер облегает ее только спереди, а сзади – там, где должна быть спина, – провал. Но я кончил, и особого значения пустой спине не придал. Девица насмешливо усмехнулась и медленно облизала губы.

– Добро пожаловать в Когево! – сказала она хриплым шепотом. – Тебе здесь будет хорошо.

Я открыл глаза. Мокрое растеклось под одеялом. На тумбочке сидел усатый таракан. Усами он ощупывал мой драгоценный, взятый в кредит макбук. Словно примеривался, заселиться в алюминиевый домик или нет.

§§§

– Руки, руки убери! – все громче орал в коридоре знакомый голос. В ответ раздавалось басовитое бурчание.

Верный своему принципу – работать до последнего даже в полном дурдоме, даже в open-space на 60 человек, не обращать внимания на провокации и не давать себя втягивать в чужие разборки, – я продолжал писать код в «дупле» под мерное жужжание кулеров. В хаосе постепенно начинали проступать очертания упорядоченной системы.

Все эти дни я пытался догадаться, что же произошло с моим предшественником. Обычно я сразу понимал это по состоянию сервера. Но это был первый проект, в котором все было туманно. Складывалось ощущение, что предшественник страдал маниакально-депрессивным психозом. В какие-то периоды он выдавал тонны кода, в другие делал за весь день один-единственный коротенький файл или вообще ничего не делал. Я вычислил, что он был нанят на условиях такого же контракта, и перестал работать 22 декабря прошлого года. Что с ним произошло? Его уволили? Уволился сам? Сбежал?

– Руки убери! – только когда истеричный ор приблизился вплотную к двери «дупла», я со вздохом перенес вес на сидение кресла, встал и, разминая ноги, подошел к двери.

В коридоре странно пахло озоном. Во рту появился металлический привкус. Орал Ельшинский, которого Кривоног держал за грудки. От Кривонога и исходило басовитое успокаивающее бурчание.

К стене коридора привалился двухметровый, чрезвычайно длинный мешок, который пугающе шевелился. Между Ельшинским, Кривоногом и мешком шныряла бабка Ежихина со шваброй, делая покрытый разводами пол еще грязнее.

– Почему в коридоре посторонние? – проорал Ельшинский, обращаясь, главным образом, к бабке, и показывая на меня.

– Я не… – начал я

– Что вы, Всеволод Родионович, опомнитесь, – забурчал Кривоног. Это – Федор Павлович, наш новый специалист. Вы с ним рядом сидели на летучке по затуканиванию. Не кричите, ладно-складно?

Что-то взорвалось в голове у Ельшинского и он заорал еще истеричнее.

– Новый… знаем мы ваших этих новых… со старыми тоже все знаем, как и что… Видел я ваших новых специалистов, толпами! Толпами! На склоне целая роща!

Тут у меня по спине проползла холодная гусеница. Мешок у стены задергался.

– Всеволод Родионович, у вас нервы расстроены, – бурчал Кривоног. – Вы какие-то вещи говорите неадекватные. Товарищ – активный, товарищ весь в кофе, коде и цифрах, и воображения, и фантазии начисто лишенный…