Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

– Пока оставайся на месте. Будь наготове.

– Вас понял.

Он не спеша вернулся к наглухо задрапированному окну, снова закурил, кляня все на свете.

Стал ждать, чувствуя, как начинают потихоньку звенеть, вибрировать в готовности, нервы.

Наконец, с ним снова вышли на связь:

– «Соболь», поднимайся на этаж выше, двадцатый номер. Говоришь и действуешь по плану.

Савин выбросил сигарету и направился к лестнице, отделанной под мрамор – просто очередной посетитель то ли устал отдыхать, то ли пошел расслабляться дальше.

В следующие несколько секунд публика в коридоре вовсе сменилась: новоприбывшие поднимались из главного холла, те, кто сидел в зале, выходили пройтись и о чем-то поговорить. Или спешили в номер с местной мадемуазель. Наконец, появился в коридоре и Ларсен.

Он прохаживался из конца в конец – неспешно, оглядываясь по сторонам. В итоге он зашел в самый темный, укромный, даже холодный уголок парадной части этажа. Здесь, в этом закутке, горел единственный тусклый светильник – было сумрачно и тихо.

На широком подоконнике ослепленного металлопластиковыми ставнями окна сидел уже бескрылый, но по-прежнему полуобнаженный и рогатый падший ангел. Задумчиво и печально курил он свою тонкую, черную сигарету.

Ларсен оглянулся, тактично кашлянул и заговорил с легким акцентом:

– Не помешаю? Закурить не найдется?

– Увы! Самому стрелять пришлось. Карманов нет, – ангел не столько хлопнул, сколько провел ладонью по бедру – и по полоске плоти, перечеркнутой зигзагом шнура.

Ларсен скользнул взглядом вслед за его рукой, потом посмотрел ему в глаза и пробормотал как-то неловко, словно между делом:

– Сколько?

– Штука евро.

– Идет. Поднимайся в двадцать восьмой номер, – Ларсен тут же развернулся, хотел спешно уйти, но вдруг добавил: – Крылья надень.

– Конечно, солнце.

– Оба схвачены, – вздохнул Кречетов, сидя в щитовой перед мониторами.

– Трое, – напомнил Климов. – Того, с кем они подписывали договор, по нашей просьбе уже взяла ГИБДД.

Кречетов перевел взгляд на монитор с картинкой от Савина: в полутьме шикарного номера сидел трезвеющий, находящийся на грани паники Игошин. От пьяного весельчака, как и от просветленного пророка не осталось и следа – там сидел загнанный в угол хитрый и очень злой зверь. Хотя, зверю было бы легче – он бы бросился на загонщиков, и дело с концом. А включенность в человеческие игры обязывала – и он пытался играть до конца. Ему объясняли, что если он не пойдет тихо и по-хорошему, то придется ставить на уши весь клуб, с тем же итогом, но с гораздо большими проблемами для обеих сторон… Но Игошин юлил, врал, блефовал, даже пытался угрожать. В общем, дело Савину и Резниковой предстояло долгое и муторное.

На Федькиной картинке тем временем уже появилась дверь с номером «28».

– Это «Ангел». Я пошел.

– Давай.

– Пошел давать.

– Поостри мне тут! Тяни время, насколько возможно. Не снимай ошейник.

– Вас понял. Наслаждайтесь.

Федька открыл дверь и вошел – снова чуть боком. Крылья мешались.

– Андрей Павлович, – робко проговорил Митя, сидевший тут же, чуть поодаль. – Но ведь он же не станет?..

– Не станет, – заверил Кречетов.

Климов нахмурился.

– «Соболь» не успеет. Его «святоша» только начинает раскалываться.

– Не успеет он – пойду я.

– Товарищ подполковник, опасно. «Соболь» все-таки весь вечер наверху. А вам бы лучше там не светиться. И потом… Позволите личные соображения?

– Слушаю.

– Касаемо этого «Ангела». Мне довелось видеть его в деле и, осмелюсь сказать, ничего страшного не произойдет, если мы оставим их вдвоем чуть подольше. Зато компромат будет стопроцентный.

– Понял вас, майор. Но не в мою смену.

Двадцать восьмой номер внутри был оформлен в сиреневых и фиолетовых тонах. Над большой овальной кроватью находилась оригинальная, подсвеченная ниша в потолке – будто дыра в вечернее небо с ядовито-розовыми облаками.

Ларсен сидел на кровати, уже без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки. На столике перед ним стояли ведерко со льдом с открытой бутылкой шампанского и два бокала.

– Ангелочек, – расплылся он в улыбке, уже без тени опаски или смущения. И даже без акцента: – Дверь закрыл?

– Конечно, святой отец.

Ларсен ошалело вытаращил глаза; все, сидящие в щитовой, похолодели до температуры окружающего их бетона. Федька как ни в чем не бывало сел на кровать, закинул ногу на ногу.

– Раз я ангелочек, то вы – святой отец.

Ларсен тут же успокоился, довольно и раскатисто рассмеялся, и стал разливать шампанское по бокалам.

– Как вас зовут? – замурлыкал Федька.

– Адам.

– Вы не русский?

– Нет, слава Господу!

– А так чисто говорите.

– По работе приходится тут бывать. А ты русский?

– Наполовину.

– А на вторую половину?

– Сириец. Мать в свое время в студента влюбилась.

– Обычное дело. Как зовут?

– Карим.

– Ну, за знакомство.

Федька выпил весь бокал до капли залпом. Ларсен отпил не больше половины, но церемониться далее не стал – вцепился в «ангелочка» и несколько мгновений на мониторе была только темнота. А из динамиков доносилось лишь его жаркое сопение. Когда вновь появилась картинка, Федька явно лежал на кровати, а Ларсен навис над ним.

– Сними это, – прошептал он, ухватившись за Федькин ошейник.

В динамиках раздался оглушительный скрежет.

– Не могу, радость моя. Правило клуба.

– Ладно, черт с ним!

– Может, сделать вам массаж?..

– Нет!

Ларсен накрыл собой и Федьку, и камеру. Кречетов взглянул на «картинку» Савина – беседа только подходила к кульминации.

– Не успеет. Я пошел.

На этот раз Климов промолчал, только с сомнением покачал головой.

Андрей Павлович скинул куртку рабочего костюма и надел свой пиджак. Брюки на нем были обычные.

– Климов, вы за старшего. Со мной постоянно быть на связи.

– Есть, товарищ подполковник.

Кречетов ушел, Климов беззвучно выругался, а Митя в ужасе уставился в экран, на котором пока ничего толком нельзя было разглядеть – только смазанные, мечущиеся пятна света и тени. Наконец, картинка замерла. Стал виден лежащий Ларсен – Федька сидел на нем сверху.

– Ты знаешь, Карим, что величайшие мудрецы мира ставили любовь к юношам выше любви к женщинам? – страстно шептал «пастор». – Это – божественная любовь…

Федька рассмеялся, а затем склонился и поцеловал Ларсена. Тот заерзал под ним и голос его, когда он заговорил, зазвучал по-другому – пропали и нотки веселья, он звучал низко и утробно от похоти.

– Ну давай, покажи, что умеешь!..

Федька соскользнул вниз, сев ему на ноги. В кадре оказались ремень и ширинка «пастора».

– Не смотри, – посоветовал Климов Мите, брезгливо косясь на экран.