Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

– Не нравится мне выражение вашего лица. Вас что-то разозлило сильнее, чем я?

– Угадал.

– Колеса сняли?

– Нет.

– Заправиться забыли?

– Нет. Топливный насос накрылся.

– Скажите, что вы шутите, Андрей Палыч? Так не бывает…

– Я, Федя, так в принципе не шучу. А сегодня – вот честное слово! – мне вообще не до шуток! Вот ведь мать и перемать, что же у Марченко насос не накрылся?!

– Что будем делать?

– Дом до утра стеречь! Не знаю…

Андрей Павлович сел на край тахты рядом с кроватью, достал телефон и задумался, кому же звонить. Знакомых механиков у него не было. Такси? Вряд ли какой-то таксист возьмется везти человека с несколькими огнестрельными ранениями – и из-за боязни возможных проблем с полицией, и из-за нежелания пачкать салон.

– Ты сам на чем приехал?

– На мотоцикле. Я его у карьера спрятал. Вы в темноте не найдете…

– А чего его искать – какой тебе сейчас мотоцикл?

Федька снова зашелся в приступе кашля, а Андрей Павлович отошел к большому окну и набрал номер жены. Та ответила сразу – видно, телефон держала поблизости.

– Ну здравствуй, родная. Спасай.

– Господи! Что случилось? – выпалила она в ужасе.

– Тихо, Мариша. Со мной все хорошо – живой, здоровый, руки-ноги целы. Только застрял в области, в поселке. Машина не заводится – похоже, топливный насос. Да неважно! Милая, посмотри в газетах, в Интернете какую-нибудь ремонтную службу, эвакуацию. Что угодно! И перезвони мне, как только узнаешь – я должен понять, как действовать дальше. Пожалуйста, Мариша. Запиши адрес…

Поговорив с женой, Андрей Павлович всмотрелся во тьму за окном. Сплошная чернота с несколькими прорехами: фонарями над асфальтовой дорогой вдалеке и окошками осенних дачников.

Тут и в прямоугольное стеклышко прямо перед его лицом ударилась тяжелая, холодная, крупная капля.

– Андрей Павлович, а почему бы Савина не вызвать? Он бы по вашему зову прилетел.

– А он уже прилетал. И тебя видел – во всей красе… Пока не придумаем пристойного объяснения, не хочу его тобой пугать.

Федька тихо, невесело рассмеялся:

– Если мы и дальше будем работать вместе, пристойные объяснения рано или поздно кончатся. Кстати, Андрей Палыч, вы пули вытаскивать умеете?

– Умею, – недовольно пробормотал Кречетов.

Хлынул ливень.

Федька, насколько позволяла нога, свернулся на кровати, натянув на себя ветхое одеяло. Кречетов лишь мельком глянул на него, ничего не сказал, даже не подумал. Он смертельно устал за последние сутки. Он уже не злился на Федьку, но и не чувствовал к нему искреннего сострадания – только какую-то слабую, инстинктивную, животную жалость.

Некоторое время спустя позвонила Марина. Вести у нее были самые безрадостные. Конечно, среди технических служб, до которых она смогла дозвониться, не нашлось энтузиастов, желающих приехать в некий поселок в ливень, в воскресенье вечером.

– Как же ты там? – вздохнула она. – Не простудишься?

– Нет, Мариша, не волнуйся. Я в доме, – успокоил ее Андрей Павлович.

– В каком доме? – удивилась Марина.

Секунду подумав, Кречетов вздохнул:

– Бывшего коллеги. Ладно, Мариша, у меня аккумулятор может сесть. Вызови этих техников на самое раннее время, какое возможно. Я позвоню, если что-то случится. Не тревожься, милая, ложись спать.

– Хорошо, – спокойно пообещала Марина. – Только обязательно позвони с утра.

– Позвоню, родная. Спокойной ночи.

Стоило ему повесить трубку, как Федька, превозмогая боль, вновь подал голос из-под одеяла:

– Шутник вы, Андрей Палыч. Какая, к черту, спокойная ночь, когда муж, живой и здоровый, болтается где-то на чужой даче?

– А ты лучше вообще молчи! – не стерпел Кречетов.

– Ох, не кричите!.. Я же напряжение стараюсь снять. А если вы и вправду можете, то лучше вытащите из меня пулю. Сейчас все кожей начнет зарастать…

Кречетов поставил возле кровати широкий, крепкий табурет, расстелил на нем какое-то ветхое, но вроде бы чистое полотнище, поставил на него аптечку, достал хлоргексидин, бинты, складной нож и пинцет. Последний он держал на случай заноз или вот таких непредвиденных обстоятельств.

– Можете инструменты не особо дезинфицировать, ко мне зараза не пристает.

Кречетов кивнул. Настрой у него был спокойный, деловой: раз надо, значит надо. Пулю он вытащит, не впервой. А что до отсутствия у них анестезии – Федьке больно будет. Потерпит, он выносливый.

Он помог ему снять куртку и футболку. Куртку он все же оглядел еще раз, прежде чем отложить в сторону: кроме высокого воротника у нее были необычные рукава – тонкие металлопластиковые наручи на предплечьях и небольшие угловые пластины, ложащиеся на тыльные стороны ладоней. Сама куртка была очень тяжелая и жесткая.

– В нее вшита металлическая ткань, навроде кольчуги, – пояснил Федька, чуть разгибаясь, но продолжая держать ладони на груди. – От ножа защищает неплохо, а вот после пуль приходится латать.

– Откуда взял такую?

– На заказ делали.

– Мрачноватый фасон.

– Старинный.

Футболку Федька не отдал – скрутил и зажал зубами.

– Погоди, еще не начали. Пока нож протру.

Федька только махнул рукой, закрыл глаза и что-то глухо промычал.

– Где пуля?

Федька коснулся плеча.

– Только здесь? Одна? Уверен?

Он закивал, потом откинул голову назад, на стопку старых вещей.

«Одна пуля в плече – и только? Что же он комедию ломает? – недовольно подумал Кречетов, поливая хлоргексидином пинцет и нож. – Остальные две навылет. Не помирает, слава Богу. Неужели ему… настолько больно? Да нет, очередная поза. У Спиридовича тогда с двумя сквозными прекрасно себя чувствовал».

– Ну что, готов? – спросил он, наконец.

– Ага, – выдавил Федька через кляп.

«Ну и зубы!» – вдруг осознал Андрей Павлович. Он и прежде знал, что клыки у Федьки особенные, но сейчас, на фоне черной ткани футболки, он их отчетливо увидел – и верхние, и нижние, гладкие, белые, словно выточенные из слоновой кости, острые, как у хищника. Звериные клыки…

– Начинаю.

– Ненавижу!!! Ох, батюшки, как пистолеты ненавижу! – все еще задыхаясь, срывающимся голосом произнес Федька, едва выплюнув футболку. – Хочешь биться – подходи, бейся. А то придумали пакость. Тьфу, подлость! «Я случайно, оно само выстрелило!» Раз за пушку берешься – какое, на хрен, случайно? И бабы туда же!..

– Тихо, тихо, – осадил его Андрей Павлович, положив инструменты на полотнище и вытирая об него руки.

Затем он подал Федьке бутылку воды, но тот лишь поморщился:

– С пузырьками…

Кречетов усмехнулся и стал перевязывать его плечо. Он отчетливо чувствовал, как схлынуло напряжение, и теперь ему сделалось немного совестно за былые мысли: о третьем разделе, о том, что Федька «комедию ломает». Он же живой, ему же больно!..