Олег Рудковский - Каба́

– Честь, например,– был ответ.

Как он и предполагал, в Игоре сейчас происходит ломка ценностей, ломка стереотипов. Он несколько опередил свой возраст. Обычно это происходит в 16-17 лет. Хотя в нынешнее время трудно прогнозировать, обилие информации рушит все графики.

– Ты считаешь, честь – это плохо?– Несмотря на вспыхнувшее расположение к Игорю, Петров напомнил себе причину его появления в этом кабинете. И он до сих пор не определил для себя, с кем имеет дело. Этот Игорь… Он может оказаться в итоге и святым, и таким забавным типом, который в выходные отрывает лапы живым кошкам. Ну, чтобы проверить, правильно ли пишут в книгах. Им реально больно, кошкам, или так, врут все писатели. Он может оказаться кем угодно. Интеллигентность – не показатель здравости рассудка.

– Я не знаю…– Игорь смешался.

– У тебя разве нет чести?

– А зачем?– Парень окончательно растерялся.

Что-то тут есть еще, что-то помимо ломки стереотипов, подросткового насмехательства над ценностями. Игорь сейчас выглядит так, словно он реально не понимает значение произнесенного им слова. И это не игра. Петров открыл рот, чтобы объяснить, но уже вторично захлопнул и удивился.

Он не мог этого сделать. Не мог объяснить. А как? Как объяснить слепому, что такое синее небо? Как объяснить вкус фанты тому, кто ни разу не пробовал? Как объяснить, что такое море, тому, кто никогда там не был? Можно объяснить то, что подкреплено визуально или осязательно. Палец, к примеру. Что такое палец? Да вот же он, ты им в носу ковыряешь. А честь? На нее нельзя указать, ее нельзя потрогать, попробовать на вкус.

Именно для этого и существуют книги. В них, книгах, наблюдая за героями, сопереживая им, следуя за ними путем приключений, невзгод, радостей, побед и поражений, мы познаем такие вещи, как честь, доблесть, взаимовыручка, милосердие. Объяснить все эти понятия можно лишь на примере. Пример же – это короткий рассказ. Книга – аналог физического образца.

Однако Игорь говорит не об этом. Петров вдруг ощутил, как у него на руках зашевелились волосы. Игорь говорит о том, что все эти примеры используются писателями, чтобы навязать ложные ценности. Он говорит это своими словами, как может.

И тут Петров понял. Он понял, что же с ним не так, с Игорем. Понял, что же его сверлило изнутри, словно какая-то опасность рядом, хотя опасности никакой не наблюдается,– только Игорь сидит, какой он враг?

Все эти детские рассуждения о книгах и сказочках – это все следствие. Нечто, плавающее на поверхности, как ряска. Где-то там, в глубине омута, Игорь думает о глобально-устойчивых ценностях. О том, о чем общество издревле имеет укорененное представление. О взаимовыручке. О милосердии. Взаимовыручка – хорошо. Выгнал нищего на улицу – из ряда вон плохо, негоже так поступать реальному пацану. Кто с этим поспорит? Неадекват какой-нибудь. Любить – хорошо. Ненавидеть – плохо. Перевести бабушку через дорогу – хорошо. Бросаться тухлыми яйцами с балкона в прохожих – плохо, достоин ремня. Тонны книг несут в себе все эти представления. И это – правильно. Потому что объяснить то, что нельзя потрогать или увидеть, можно только через книги. Книги – залог успешного и здорового общества. И в этом плане не важно, какая это книга – классика или ширпотреб. И в тех, и в других глобально-устойчивые ценности одинаковы.

Вот только сюжет в романе можно уподобить «замкнутой системе». Той самой, которая из физики, которая помогает с доказательством теорем или выводам формул, но которая при взаимодействии с внешними факторами меняет свои показатели. Так и по жизни. Мы меняем свои показатели, меняем их постоянно. Мы меняем рост, вес, прическу, макияж. Мы меняем поведение, походку, жесты. Мы меняем отношение к людям и событиям. Мы меняем отношение к самим себе. Потому что с возрастом становится понятно, что добро – добром, однако в реальности преобладающее значение имеют контекст, обстоятельства и мотивы. И зачастую мотивы мерзкого трактирщика самые благородные. А нищий, который тебе помог и рассказал слезливую историю, на самом деле сегодня в приподнятом настроении, а завтра своего случайного знакомого он зарежет и съест.

Вдруг за всеми этими невинными наблюдениями Петров начал различать тотальный перекос всей системы ценностей. Он увидел перед собой пацана, уже достаточно взрослого, почти юношу, который до сих пор не определил для себя, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Из таких вот мальчиков впоследствии вырастают чудовища. Такие вот мальчики приходят в общественные места, увешанные взрывчаткой, и запускают детонатор.

Но ведь этого просто не может быть! Да ладно! Здесь, в их маленьком городе? Этот мальчик? Какое он вообще может иметь отношение к сектам или террористам? Его родители? Ну какой Сергей Мещеряков сектант или террорист? Мама? Мама лучше себе новую сумку купит, чем будет читать какого-нибудь Ошо или Оруэлла. Представить их, втихаря шепчущих своему богу, просто смешно. Да и не приводят в таком случае детей к психологу, чтобы те выдали всю подпольную сеть. Нет, странности Игоря – это результат иных веяний.

Каких? Петров не знал. Понятия не имел. Это его нетипичное, подавленное состояние… Он оживился только теперь, в пылу беседы, говоря о том, что действительно лежит у него на сердце. Все же остальное время он ходит, как мешком напуганный. Его приступы лунатизма. Опять же, со слов родителей. Его ночные кошмары. Периодически возникающие синяки на теле. И главное – перекос в мозгах. Как Маугли какой-то, который жил с волками. Или как ребенок, которого обрабатывали в стиле Маугли.

Петров обнаружил, что Игорь косится на него. Проверяет, чего там происходит за врачебным столом, а то психолог скис совсем. Пауза явно затянулась. Петров пытался ухватить какую-либо здравую мысль, чтобы сохранить диалог в продуктивном ключе. Но в голове вертелся вопрос: «Ты считаешь, все книги написаны инопланетянами? Или людьми, но под диктовку тех же рептилоидов? Чтобы привить нам некие ценности, которые нам не свойственны? Чтобы мы окончательно не поубивали друг друга? Именно поэтому человеческая раса еще жива – ее скрепляют и оставляют на Земле навязанные положительные ценности?»

Он не мог задать этот вопрос. Тогда они окончательно скатятся к уровню «Рен-ТВ», а это сейчас совершенно лишнее. И без того они зашли в невиданные дебри, которые требуют психологического осмысления.

Поскольку Петрову так и не удалось нащупать подобающее продолжение беседе, продолжил Игорь:

– Я просто не понимаю, что такого ценного в этом. Был один человек, ему нагрубили. Он сказал: это дело чести. Вызвал того на дуэль и убил. Потом был один картежник. Проиграл в карты и говорит: дело чести отыграться. И пошел отыгрываться, но снова проиграл. Разозлился и того убил. Потом один путешественник. Говорит: дело чести подняться на гору первым. А потом увидел, что у него есть соперник, испугался, что не получится первым подняться, подкараулил того и убил. Еще один жил в каком-то племени, они враждовали с другим племенем. Человек вырос, сказал, что это дело чести, пошел в соседнюю деревню и многих там убил.– Игорь посмотрел на Петрова.– Если люди хотят убивать друг друга, зачем они придумывают себе честь? Для оправдания? Но писатели, которые это пишут, они ведь понимают, что все это отмазки. Но пишут так, словно действительно она есть, эта честь.