Олег Рудковский - Каба́

Читать-таки папа умел. Вывески, там. Ценники. Автомобильные журналы. Журналы эти одно время валялись у него по всему салону, пока мама не взъерепенилась. Мама была более продвинутым книгочеем. Благодаря маме у них в доме водились книги, и не только про Лису и Зайца. Читала, что модно. Коэльо читала. Акунина. Мураками. Брауна. Пелевин даже мелькал. Потом все это добро отправлялось в шкаф и беспорядочно пылилось там. Время от времени отдавалось знакомым, с концами.

В общем, путеводителя-архивариуса среди несметных полок мировой литературы у Игоря не было. Как не было и бумажных носителей. Игорю хватило осознать смысл, когда он навестил книжный магазин со своими тремя копейками и быстро покинул его, взгрустнув. Тут и папиных доходов не хватит, чтобы прикупить все, на что натыкался алчущий взгляд. Поначалу Игорь читал с экрана ноутбука, выбирая книги по комментам. Потом родители подметили, прониклись и купили ему букридер. Мама, видимо, сочла, что Игорь взялся за ум, и теперь дело пойдет веселее, особенно в плане школьной успеваемости. Ну и вообще ответственности. Как оказалось, начитанность не равно успеваемость и ответственность. Вообще не равно ничему. Это особое состояние, к которому склоняют книги. Или те, кто стоит за книгами. Или те, кто стоит за теми, кто стоит за книгами.

Поначалу у Игоря закружилась голова. Объемы существующей в мире литературы потрясали. Как будто книги писал каждый второй человек на земле. Игорь не верил в каждого второго. Он подумал о хитроумной машине. Испокон веков эта машина стоит в пещерах Тибета и, щелкая тумблерами, ежедневно выдает упаковку новых книжек. Под разным авторством. В такую машину было поверить проще, чем в человека, библиография которого исчисляется десятками томов. Игорь сочинение к школе на две страницы писал три недели. В его понимании книга – это труд, длиною в жизнь.

А потом он подумал, что, возможно, так оно и есть. Подумал после того, как начал подмечать, что во время чтения перестает существовать. И мир вокруг, и он сам, как часть этого мира, и даже книга – ничего больше нет. Есть только сюжет. Он – обездвиженный болванчик со стеклянными глазами, внутрь которого вливается информация. Быть может, потому люди предпочитают читать в одиночестве, в безлюдном тихом уголке? Потому что это интимный процесс – подключение к источнику и получение новых жизненных установок?

Почему же у того, кто пишет книгу, должно быть иначе? Возможно, писатель тоже перестает существовать? Он – это руки. Пальцы, бегающие по клавиатуре, больше ничего. Пишет кто-то другой. И тогда обширная библиография уже не выглядит чем-то фантастичным. Быть может, за свой труд писатель награждается тем, что проживает несколько жизней?

Позже, когда книги уже стали подставлять, и Игорь начал думать глубже, он обнаружил такую вещь: он не встречал ни одного человека, который бы половину своей жизни читал, а другую половину – совсем не читал. Он не встречал таких людей в жизни, он не слышал о таких людях от знакомых и, что самое примечательное, он не читал о таких людях. Были бедолаги, кто в результате несчастного случая терял зрение, слух, терял способность читать. Но проблемы этих персонажей были вовсе далеки от чтения. Основная же модель такова, что либо человек с детства сторонится книг, как его отец, и таким же остается всегда. Либо, если уж начал читать и подсел, читает всю жизнь. В какой-то период больше, в какой-то меньше, но – читает.

Один-единственный такой человек был. Это его мама. Когда-то она читала, как уже говорилось. Теперь – нет. Теперь она максимум сидит в соцсетях и пролистывает постеры. Она перестала читать после того, как Игорь раздвоил свою собственную сюжетную реальность. Мама была единственным исключением. Мама напоминала ему о том дне, когда мир раздвоился. Мама могла дать ему ответ. Ответы на многие вопросы. Возможно, если бы захотела. Но он не осмеливался у нее спрашивать. Он боялся подтверждения тому, что реальность действительно раздвоилась, и он угодил не в свою собственную. И мама – не его собственная. И она никогда не читала. А все эти Коэльо и Пелевины в шкафу – она понятия не имеет, откуда те взялись. Возможно, от бабушки еще остались. Но бабушка умерла.

Он боялся узнать, что прошлое, которое он помнит – не его прошлое. Что в его жизни не было людей, которых он любил когда-то, в его жизни не было эпизодов, которые радуют его даже сейчас при воспоминании о них. Он боялся осознать, что книги завели его в чащу безвозвратно. Он боялся узнать, что люди превратились в докапывальщиков потому, что он очутился в мире без людей. Все они – агенты Смиты. Он боялся узнать, что родители – это просто механизмы, которые должны поддержать его до поры до времени. Пока он не дошкандыбает до обещанного будущего. Где его будет поджидать она.

Каба.

По мере того, как Игорь все больше и больше погружался в сюжетные хитросплетения, познавал миры Стивенсона, Лондона, Уэллса, Бредбери, Гайдара, стали активироваться докапывальщики. Не то чтобы так сразу. Это же очень тонкая стратегия, с плакатами они к его окнам не подходили, и потребовалось время, прежде чем Игорь скумекал, откуда сифонит. У него стало часто портиться настроение, и он не брал в толк, с какого перепугу. Солнце вроде светит, школа стоит на месте, дзюдо ждет, чтобы сделать из него супергероя-марио, будущее – спасается. В смысле, все как всегда. С чего хандра – непонятно. После сорока лет такая дивергенция – норма. Похандрил денек-другой, и вперед, горбатиться на дядю. Но когда тебе 6-7 лет, то каждый омраченный час – это океан горести и муки. Он стал приглядываться окрест. В перерывах между книгами. Сейчас он уже не знал, что толком произошло тогда. Он ли стал четче видеть реальность, различать детали. Или реальность изменилась. В те часы, дни и ночи, когда он сидел за букридером с отключенным сознанием, не замечая ничего вокруг, вокруг что-то происходило. Менялось… Перестраивалось…

Он выходил из дома, и докапывальщики тут как тут, и не сотрешь. Стоило ему стать на автобусную остановку, тут же спешил один. Не важно, что остановка почти пуста, и куча свободного пространства; тип пристраивался вплотную, как в очереди к банкомату, словно он замерз по пути на остановку и срочно хотел о кого-нибудь согреться. И он начинал согреваться, толкаясь, тесня, торкаясь без причины, случайно наступая на ногу, совершая различные бессвязные телодвижения поблизости. Общая цель этой педерастии – задеть Игоря. Вот только Игорь не усматривал здесь педобирный подтекст. Чувак даже не понимал, что он делает. Как заводная машинка.

С самого начала, еще не осознав эпичности всей докапывательной картины, Игорь проводил эксперименты. На рожон не лез. Он же не Лесной Орел какой. Бочком, бочком в сторонку. Зомбированный прилипала – следом. Не явно так следом, а как бы случайно. И вид такой непричастный, отстраненный. Вообще такой, словно Игоря тут и нет…