Кирилл Берендеев - Отряд Нандо Бругейры

– Наверное. Я ходил по разгромленному, опустевшему городу и словно узнавал в нем тот, который покинул Жоан два года назад. Мне особенно запомнился рассказ о Цитадели. Солер был парнем простым, вот и рассказ вышел недолгим и назидательным. Он любил рассказы со смыслом.

Арндт замолчал, молчали и все остальные, столпившись вокруг лампы, которую Нандо, отведя глаза, так и не стал опускать. Точно он, этот светильник, оказался единственным источником тепла и света во всем городе, точно солнце ушло со своего пути, скрылось, а на землю опустилась вековечная тьма.

– Что он говорил о Цитадели? – не выдержал Чавито.

– Рассказывал почему и как она появилась. Но прежде, что Барселона, как и Рим, лежит на холмах: Кармель, Пучет, Ровира, Пейра… простите, дальше не помню.

– У нас их пять, еще Монтерольс. Но в качестве компенсации, две горы: Монжуик и Тибидабо.

– Да, Монжуик, ведь там Цитадель и расположена. Построена во время войн за Испанское наследство, а позднее, после восстания каталонцев, стала напоминанием жителям города о власти короны. Жоан рассказывал, что тогдашние инженеры разровняли несколько городских кварталов, чтоб укрепить крепость, и возвести дополнительные башни, орудия с которых могли, в случае необходимости, обстреливать весь город от порта до прилегающих к горе районов. Но я наверное, говорю известное.

– Не всем, – покачал головой Пистолеро. – Я не знал об этом, думал просто крепость. Тем более, пушки никто не убирал.

– А потому, что правительство Второй республики тоже не собиралось отдавать Каталонии хотя бы кроху свободы. На автономию она ж не пошла. Вот баскам можно, а нам – выкусите, – тут же встрял Рафа. – Пушки до сих пор на город смотрят, не знаю, можно ими пользоваться или нет, хотя наверное, можно. Только пользоваться будут другие, те, кто сейчас на Монжуике.

– Судя по отсутствию пальбы – неработающие, – сухо заметил Ланда, пропустив мимо ушей слова о баскской вольнице. – Что еще говорил Жоан?

– Про Цитадель? Вот как пример непорядочности республики и приводил. Да, сравнивал Страну басков и Каталонию, вспоминал историю и рассказывал о мятеже. Вскользь, но с вызовом.

– Я же говорил, червоточина, – всколыхнулся Чавито.

– После битвы он как пропал. Потом только я узнал, что Солер расстрелян. Причем, кем-то из своих. Я не знаю…

– Что значит, из своих? Понятно, что раз попал в список… – произнес Нандо, но Арндт его перебил, кажется, первый раз за все время.

– Нет, я не о том. Он никогда не был троцкистом, сторонником мятежа, больше того, понимая положение города, он не мог признать, что мятеж был обелен. Оправдывал лишь старания людей заявить о себе. Но ненасильственным путем. Странно, что так сильно презирая насилие, он все же счел возможным записаться в добровольцы.

– Я же говорю… – Чавес умолк сам.

– А убили его свои, – продолжил Айгнер. – Из отряда. Я не знаю, кто, слышал разговор. Может, кто-то из политработников.

– Они подобными не занимаются, – возразил Бругейра. – Обычно требуют от интернационалистов или молодых солдат, пройти крещение кровью, – он поморщился. – Вот это решение меня давило с момента восстания. Как же можно так расправляться. Да еще передоверяя.

– Значит, можно, – холодно произнес Рафа. – Иначе погиб бы кто-то другой. Вариантов немного. Либо ты, либо тебя.

– Не понял? – повернулся к нему Бругейра. Рафа куснул губу.

– А что тут непонятного. Либо я, либо Солер. Вернее…, – каталонец помолчал немного, но затем продолжал. – Я оказался потенциальным предателем. Есть такая вакансия у комиссаров. Нандо, ты должен знать.

– Я не знаю, – коротко отрезал капитан.

– Должен, – упрямо повторил Тарда. – Я через это прошел, не покидая окопов, прямо в штабе полка. Там был «святой Рохас», как мы все его звали, батальонный комиссар Хесус Рохас, и конечно, Серхио Арройо. Меня вызвали, долго трясли, и словами, и прикладом мордуя. Требуя признаться в работе на врагов республики. Ведь я же каталонец, то есть, потенциальный враг. И либо сам должен идти под трибунал, либо сдать кого-то. Хотя бы двух. Я не выдержал. Я не прошу прощения, за то, что сделал, я, – он сглотнул слюну, – я исповедуюсь. Нандо, мы все сейчас исповедуемся, все одно пропадать. Неважно как, мне хочется, чтоб не совсем уж позорно. Но тащить с собой всю эту гадость дальше я не могу. Пускай ты меня пристрелишь за… за все, это будет справедливо.

– Рафа, скажи точно, кого ты сдал? – покрывшись красными пятнами, спросил Чавито. Каталонец помолчал.

– Я же сказал, Солера. И у меня был еще один вариант, вы может помните его, приютского парня, на которого все крысились. Черт… да, Исидро Ниеве. Святой Рохас, кажется, сам его предложил. Вернее так, он спрашивал меня кого я еще знаю из троцкистов, анархистов и прочей гнили, которую надо счистить с наших бортов. Я никого не знал, собственно, и Солера я почти не знал, только то, что он каталонец, как я.

– Ниеве не каталонец, – буркнул Нандо.

– Он там жил. В любом случае, святому Рохасу это не понравилось, но больше меня он не избивал, отпустил. Я все ждал, когда меня расстреляют, месяца два или три, нет, больше, когда мы уже ушли из Арагона, когда… я все ждал и ждал. А потом узнал, что вышла смешная штука. Расстрельщика моего шлепнули раньше, чем он успел разрядить в меня свой наган.

– Кто это был? – тут же спросил Чавито.

– Да зачем тебе?

– Нет, ты скажи. Мне важно.

– Да не знаешь ты его. И потом, какое дело… ну, хорошо, Карлес Пужоль. Ну что, узнал? – Даниэль покачал головой. – Пацан какой-то, только прибыл из Таррагоны. Вот ему и устроили испытание кровью.

– Как мне, – едва слышно произнес Даниэль.

Молчание. Короткое, но в него умудрилось вместиться столько мыслей, ворохом прокатившихся в головах бредущих в катакомбах.

– Что ты сказал? – хрипло спросил Нандо.

– Мне, – повторил Чавес шепотом, теряя голос. – Мне приказали расстрелять гниль. Фабио Катальдо, Адольфо Пантано и Жоана Солера. И я расстрелял. Попросил только, чтоб со спины. Не мог смотреть, а повязку им на лицо не дали. Они гордые, они не хотели, желали посмотреть в глаза палачу. Мне пришлось в затылок. Я не мог в лицо, я хотел просить их отвернуться, но Серхио приказал, я зашел со спины и просил прощения у каждого, пока Серхио…

– Да что ты говоришь такое, Даниэль? Ты в своем уме? – едва слышно произнес Нандо. – Что за придурочные шутки?

– Это не шутки, товарищ Бругейра, – вдруг как-то отстраненно заговорил Чавес. – Это кровь за кровь. Я должен был пройти, во мне тоже увидели червоточину. Я, у меня дед священник, я не мог иначе поступить, кроме, как предать: либо прошлое, либо настоящее. Я выбрал того, кого уже нет. Я не мог иначе. Я… – он готов был заплакать, он и заплакал. Подошел к командиру, но тот вдруг отшатнулся от него. Чавито изумленно посмотрел тому в глаза.