Кирилл Берендеев - Отряд Нандо Бругейры

Он повернулся к избитым, потрескавшимся ботинкам Тарды.

– Прости, Рафа. Наговорил всякой мерзости, как будто чужой для тебя стал. Для всех вас. Как будто ничего не знал.

– Да, верно дернулся, – устало произнес каталонец. – Вернее, по делу. Я и не того заслуживал. Не сейчас, тогда. Но и сейчас можно.

– Все с червоточиной, – резанул Нандо. – Не надо было говорить, сам такой. Все время молчал, слушал Серхио, будто он командир, а не я. А что он шептал про шпионов, наймитов, предателей… про списки, наконец. Я, вот странно, так верил ему, так был убежден, что в роте и вправду есть…

– Они были, Нандо, – произнес Чавито. – Были. Теперь все ушли. А кто идет на смерть, он лгать не может.

– Ты прав, – он поднял лампу. На сердце странным образом полегчало. Даниэль прав: остались только те, кто ни при каких обстоятельствах не отступит, не покинет отряд, пойдет до конца. Тем более, что там до него – минут десять пути. И несколько часов или дней жизни под предводительством нового командира. А затем их поход действительно подойдет к концу, и что там будет, полная темнота и растворение или какая-то иная жизнь, перерождение, ад или рай… неважно. Уже неважно. Все одно, они примут это вместе, в разное время, но все одно – вместе.

Хотелось сказать, выразить нежданно нахлынувшие мысли. Но не получалось. Он умел ободрять, говорить зажигательно, умел подбирать слова, когда приходилось вдохнуть в человека столь нужные тому силы, чтоб перебороть страх, боль, ужас, неверие. Но эти люди лишились и страха и неверия. И все слова капитана были им ни к чему, Нандо читал это на их лицах. И все же хотелось сказать что-то, важное, нужное.

Он вдруг понял, что не сможет сказать. Не подберет этих слов, не зажжет новым светом сердца. Ничего не сможет сделать. Слова вроде бы вложенные в душу, он вынимал из передовиц, из брошюр, из листовок. Собранные вместе, они помогали пережить и авианалеты, и артподготовку, и наступление, и бегство. Позор дезертирства товарищей, поиск внутренних и внешних врагов. Но не могли дать ему вымолвить и фразы о том, что происходило сейчас.

– Спасибо, – произнес наконец, он, только сейчас заметив, что плачет. Вытер непрошенные слезы рукавом, оцарапав заскорузлой грязью лицо. – Спасибо вам, други. Вы только и остались, нам и идти. Недолго осталось, что там, подвал винокурни через два поворота, – знал, что не то говорит, но и молчать не мог, – А там и Контадор и последняя битва. Надеюсь, последняя. Не хочется ни поторапливать судьбу, ни оттягивать. Надеюсь, придем вовремя. Жаль только, что все так вышло. Могло быть иначе, но вот не случилось.

– Ты о чем, Нандо? – спросил Лулу.

– О твоих словах, – вздохнув, отвечал командир. – Тоже подумалось, чего ж нам своим умом не жилось, почему надо было бороться с собой и искать для борьбы внешних союзников. А не внутренних. Три года сражаться и все потерять. Биться за идеалы, а самим оказаться полем битвы других стран, наверное, готовящихся к войне друг с другом. Мы могли бы обойтись без этих опытов над собой…

– Наверное, не могли, – произнес Пистолеро.

– Да и что толку сейчас говорить, – подхватил Айгнер. – До конца дошли. Оборачиваться поздно.

– Хотя бы путь посмотреть.

– А что теперь-то глядеть. Только вперед и осталось, – добавил Рафа. – Сам сказал, всего ничего впереди, на то и уповаем.

Он сознательно произнес чуждые обычной его речи церковные слова. Нандо кивнул.

– Ты прав. Идем.

Он подхватил мешок, двинулся вперед. Через пару минут отряд достиг дверей винного погреба. К их удивлению, ничего подрывать не пришлось. Из-за приоткрытой двери отчетливо доносился запах вина, густой, тяжелый. Видимо, немало бочек просто пролили на пол, унося самое ценное. Или вообще ничего не беря с собой, поспешно убегая из города, хватая только документы и жизненно необходимые вещи, в число которых кава никак не входила. Разве, пара бутылок, задобрить французского таможенника. Если он не слишком большой патриот, чтоб принять испанское шампанское в качестве прямого пропуска в свою страну, без фильтрационного лагеря.

Отряд осторожно втянулся внутрь. Помещение метров полтораста, захламлено донельзя. Разбитые бочки, бутылки, какие-то тряпки, ворох газет, бумага, – все валилось на полу, создавая тот первозданный хаос, который и означает спешное бегство. Даже стеллажи с бутылками и те оказались откинуты к стенам. Будто армия прошлась. Бругейре подумалось – а может, так и было? Вошли солдаты, которых привлек запах игристого, может, даже забрали что-то, а чтоб не доставалось врагу, уничтожили последки. Он задумчиво кивнул, хоть какая-то месть фаланге за сдавшийся город. Пусть и смехотворная.

Лампа с трудом освещала обширное пространство погреба. С ближнего краю еще оставались закуты, видимо, предназначенные не то для особых вин, не то для особо напившихся слуг, сейчас уж не разберешь. Айгнеру даже виднее, он как раз заглянул в подобную нишу под лестницей. Может, ведет куда? В плане ничего подобного не значилось, но ведь хозяева дома сколько веков владели винокурней, могли и не согласовывать переделки с общим планом.

Он еще успел подумать, какая разница, что там, когда услышал разочарованный голос Рафы:

– Ну вот, кавы не нашлось. Жаль, нечем вас угостить.

– Не надейтесь, – ответил ему незнакомый голос. Фонари, точно лучи прожектора осветили пространство погреба, разом ослепив бойцов. Все смешались, застыло, замерло, свет будто гипнотизировал.

Только Ланда успел толкнуть Айгнера в сторону ниши у лестницы, оба входили, как всегда, последними, а потому не успели попасть под лучи.

– Только тихо. Доставь пулемет Контадору. Мы как-нибудь выберемся, – успел прошептать Пистолеро прежде, чем луч настиг его. Микель обернулся, но Арндта уже не было видно. Ниша точно скрылась в стене, спрятав бойца. В ослепительном свете, подвал казался совсем иным, куда меньшим, более захламленным.

– Стоять. К стене. И пожитки на пол, живо! – скомандовал тот же голос. Фонарик наконец, высветил говорившего: капрал фалангистов, на удивление пожилой, под пятьдесят, но все еще носивший форму младшего рядового состава, вышел на пару шагов вперед. Вынужденный лично шататься по тоннелям, он холодно оглядел республиканцев. Покачал головой, спрятав пистолет, помял руки, словно те замерзли на холоде.

– Это все? Энао, Корретха, гляньте, есть еще кто с этими, – фигуры быстро зашевелились. Рядовые, пацаны, недавно набранные в состав армии Франко, в еще чистой форме, метнулись к двери. Выбежали, прикрывая один другого и поспешили вернуться. Верно, не рассчитывали увидеть еще кого-то или не решились попасть под прицел возможной засады. Фонарики метались у двери, но ни один из них не попал в нишу, она будто сама отводила внимание солдат.