Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Он взял заварочный чайник.

– Вам?

– Да, спасибо.

– Может, чего-нибудь покрепче?

– На работе не пью, – грустно сказал Мышкин. – Я же сейчас на работе?

Туманов улыбнулся одним уголком губ.

– Как прикажете…

– Или… – несмело начал Мышкин. Перед ним промелькнули зеркальные очки, а в них искаженная огромная бита разворачивается перед ударом, потом голова на земле сонно хлопает глазами и удивляется. Его прошиб пот, и Мышкин вытер лоб ладонью.

– Наверное, что-то все-таки случилось, – деликатно произнес Туманов. – Я могу вам помочь?

Мышкин не ответил, присушиваясь к сердцу.

– Да валидол неплохо бы, – наконец сказал он.

– Сейчас спрошу у Марии Александровны, – Туманов встал.

– Нет! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо. Все прошло. Стыдно сказать – нервы, – он криво улыбнулся. – За какие-то несколько дней столько навалилось, сколько иному и за жизнь не выпадает.

Туманов внимательно слушал, наклонив голову.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Мышкин. – Я очень хочу услышать вашу историю.

Туманов кивнул и заговорил.

– Ну, так вот, заприметил я очередную жертву. Иду за пенсионером, носок с песком в кармане. Ударил его в подъезде – он ничком. Стал шарить у него по карманам, перевернул и вижу перед собой Александра Степановича Туманова. Он открывает глаза, понимается и со слезами обнимает меня и благодарит за то, что я спас его и пенсию от бандитов… Мне кажется, вы хотели бы курить?

– А вы?

– Уже десять лет, как не хочу.

Он поставил перед Мышкиным огромную пепельницу богемского стекла, мерцающую изнутри.

– Окно открыто. Но я вас, вижу, утомил своими россказнями… Хотя они имеют отношение к делу, хоть и косвенное.

– Нет уж, пожалуйста, – возразил Мышкин. – Продолжайте. Я хочу знать.

– В тот вечер он забрал меня сюда, на эту дачу. Я согласился сразу: надеялся, что-нибудь там украду – уже ломать всего стало. Но Александр Степанович меня обыграл. Когда он успел увидеть синяки у меня на руке и дырки от шприца, не знаю. Короче, запер меня в подвале. Хороший подвал! Прекрасная звукоизоляция. Десять дней я орал, выл, колотился головой о стенку, угрожал ему и жене, проклинал, умолял дать дозу, хоть полдозы, хоть четверть… Ничего не получал, кроме трех литров воды в день. На одиннадцатый день дверь открылась, и на четвереньках из подвала выполз совершенно другой человек… Дальше все пошло стремительно. У Александра Степановича оставались еще старые связи, он запихнул меня в военное училище, а оттуда меня забрали в спецназ ГРУ.

– И тут ГРУ… – пробормотал Мышкин.

– Простите?

– Ерунда, так вырвалось – без смысла.

– Заканчиваю… Когда я вручил Марии Александровне документы на дачу, ей, конечно, стало плохо. Пришла в себя и вдруг заявила, что такой жертвы принять не может, что продала она дачу сознательно, и потому вся ответственность на ней. Но самое главное, говорит, она не может себе позволить быть кому-либо должной, даже мне. И тут я собрался с духом и сказал, что все наоборот, что это я в неоплатном долгу перед ней и покойным. И признался, что тогда был не спасителем, а грабителем. И как вы думаете, что она сказала?

– Ничего. Еще один обморок.

– Ошибаетесь. Совершенно спокойно, будто речь о том, чтоб сходить в булочную, говорит: «Мы это знали. Александр Степанович узнал тебя. Еще когда ты шел за ним». – «Так почему же, – спрашиваю, – вы молчали столько лет?! И ни единым словом…» – «Потому, – говорит, – что не хотели тебя расстраивать. Жалко тебя было. Ты и так настрадался».

– Так вы теперь офицер ГРУ? – спросил Мышкин после паузы.

– Уже нет. Во вторую чеченскую был ранен, уволен в запас, но тут мне предложили другую работу. Очень деликатную. На государство.

– Деликатное государство… – усмехнулся Мышкин. – Что-то новое.

– Ничего нового.

– Это как тонтон-макуты? Или эскадроны смерти?

– Ошибаетесь. Я не профессиональный убийца. Хотя любого военного можно назвать профессиональным убийцей, когда его не защищает закон. Видите ли, время от времени у любого правительства возникает необходимость осуществить то и ли иное дело максимально деликатно. Не оставляя следов. Работа моя курьерская. Иногда экспедиторская. Пересечение границы без паспортного контроля и без досмотра груза. В обе стороны.

– Мне бы так, – с завистью сказал Мышкин. И спохватился: – Шутка!

– Понял: шутка! – весело сказал Туманов.

– Значит, занимаетесь контрабандой и другими видами преступной деятельности под прикрытием правительства.

– Точнее и я не мог бы сказать. Помните выборы президента России в девяносто шестом?

– Кто такое издевательство забудет? – хмыкнул Мышкин.

– Помните, как Ельцин принимал присягу?

– Да. Перед нами был живой труп. Точнее, почти не живой. Я очень ждал и горячо надеялся, что он отдаст концы прямо там, на сцене. Но Борис Николаевич меня разочаровал.

– Он и умер. Через восемь дней после вступления в должность.

– Я знал! – закричал Мышкин и ударил себя кулаком по колену. – Я все видел и догадался! Только не верил своим глазам!..

Когда Ельцину делали операцию на сердце, из Америки пригласили знаменитого кардиохирурга Майкла де Бейки. Первое сомнение у Дмитрия Евграфович появилось, когда кремлевский кардиохирург Ренат Акчурин сообщил, что Ельцину было наложено шесть шунтов, а де Бейки утверждал, что восемь. Когда же весь медицинский мир узнал, что знаменитого американца вообще не пустили в операционную, и он был вынужден наблюдать за операцией из соседней комнаты через выносной монитор, Мышкин и вовсе загрустил: сюжет для сумасшедшего дома. Скоро Ельцин стал демонстрировать чудеса резвости и молодечества. Но чудес в таких случаях не бывает. Прогноз для него был единственный: гонка с атеросклерозом – кто кого? И тут Мышкин увидел в телеящике репортаж о стамбульской конференции стран «семерки», где Ельцину, как всегда, была доверена роль «шестерки» и он окончательно поднял руки вверх перед НАТО. И вот встречается с журналистами. И тут Мышкин ощутил не грусть, а пронзительную тоску. Как профессионал, он сразу определил: в ящике – совсем другой человек, с совершенно другими, не ельцинскими особенностями конституции. Лицо, голос – не Ельцин. А когда «Ельцин» вдруг обнаружил свое собственное словечко-паразит «спокойно!», которое он вставлял к месту и не к месту, Мышкин выключил зомбоящик и поклялся себе, что никогда больше на «Ельцина» смотреть не будет. Правда, раз он все-таки попытался посмотреть на того, кого положили в гроб и выставили напоказ в храме Христа Спасителя. Однако покойного в телевизоре показывали плохо. Так что Дмитрий Евграфович так и остался со своими сомнениями.

– Да, согласился Туманов. – Словечко «спокойно» было страшным проколом. Этого мужика больше не использовали.