Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Он вместе со стулом развернулся к Мышкину.

– Скажу честно: такого идиота, как ты, я встречаю первый раз в жизни. Хотя нет – второй. Был еще на моем пути некий генерал Рохлин – тот самый, герой чеченской войны, еврей, между прочим… – тут он бросил короткий взгляд на Литвака, но тот не шевельнулся. – Приятель мой давний, вместе в школе учились. Так Рохлин вообще государственный переворот готовил, хунту военную, Ельцина скинуть хотел со всеми чубайсами. Военный человек был Рохлин, а не соображал, как и ты, что такие люди никогда не остаются без заботы со стороны нашей внимательной и деликатной службы. Рохлина жена вовремя застрелила. По нашей просьбе. Правда, никто не поверил, потому и выпустили ее так быстро. А вот тебе, в отличие от Тамары Рохлиной, придется слопать весь огурец, который так сильно тебя интересовал.

И неожиданно рассмеялся.

– А вот моих пацанов ты хорошо уделал! Просто гениально. Тех, у Балтийского вокзала. Представляете, – обратился он к Демидову, – два моих кадра, работники нашей службы безопасности – я имею в виду службу нашей клиники… Профессионалы, мастер-класс, можно сказать, ни одной осечки… А сугубо штатский, слабый, трусливый и пьяница к тому же, заставил их убивать друг друга. И один снес битой башку другому! Своему напарнику и другу. Как вам это понравится?

– Очень, – проворчал Демидов. – Полагаю, что с того момента, как вы возглавили службу безопасности Успенской клиники, должны были предусматривать нечто подобное. Ведь это же у вас, в вашем гестапо, имеется такая категория – «синдром сумасшедшей бабуси»?

– Вы абсолютно правы, профессор, – согласился Костоусов. – Мышкин – классическая сумасшедшая бабуся. Можете какие угодно предъявлять мне претензии, Сергей Сергеевич, и вы будете еще более правы. Но ведь результат говорит сам за себя. Хотел бы я знать, какие государственные спецслужбы могут так быстро и почти без потерь вычислить сумасшедшую бабусю по фамилии Мышкин.

Теперь Мышкин бесповоротно осознал: на этот раз точно конец. Жить осталось немного, может быть, несколько минут. И он мысленно поблагодарил Литвака за тетродотоксин. Боли Мышкин боялся всегда. А после огурца зомби переход на тот свет должен быть безболезненным. Даже комфортным.

Послышался зуммер мобильника – паленая трубка Мышкина на столе. Костоусов взял телефон, некоторое время глядел на дисплей, не решаясь ответить. А когда решил и нажал кнопку «ответ», было поздно.

– Не удалось. Обратный номер защищен и, похоже, многократно зашифрован. Сейчас я дам команду, чтоб наши специалисты… Нет! – перебил он сам себя. – Никакой команды я дать не могу, – и пожал плечами, словно оправдываясь. – Рабочий день в нашем научно-техническом отделе начнется только через десять часов.

– Кто его может искать? – спросил вполголоса Демидов. – Кто? – обратился он к Мышкину, но тут же вспомнил, что Мышкин не ответит, и обернулся к полковнику. – Есть соображения?

– Только один человек может его сейчас искать, – сказал Костоусов.

– Туманов? – подал голос Литвак.

– Скорее всего. Кстати, Евгений Моисеевич, вы его хорошо обыскали? Как бы на нем не оказался маячок какой-нибудь.

– Был бы маячок, – возразил Литвак, – то мы имели бы сейчас честь беседовать с господином Тумановым. Я бы не хотел. Особенно если учитывать его особую любовь к любого рода нейролептикам и наркотикам… Но если так хочется, проверю еще раз.

Он нехотя подошел к Мышкину, приподнял его, словно мешок с соломой, посадил прямо и охлопал сверху донизу.

– В задний карман загляните, – посоветовал Костоусов.

В заднем кармане у Мышкина лежал тревожный мобильник Туманова.

– Уже смотрел, – ответил Литвак. – Но если желаете…

Он приподнял Мышкина и сильно хлопнул по карману с мобильником.

– Пусто, – и вернул Мышкина на место.

Мышкин поспешно закрыл глаза. Он сказал – «пусто»?

– Писаревский! – позвал Литвак. – У тебя есть, что сказать ему на прощанье? Или пусть так уходит? Учти, больше его не увидишь!

Писаревский брезгливо скривился.

– Сказать нечего, – ответил он. – А вот должок я возвратить хочу!

И нанес Мышкину правый боковой, классически боксерский, удар в челюсть. Голова Мышкина дернулась, рот заполнился кровью, но зубы уцелели. И боли не почувствовал: тетродоксин работает.

– Идиот! – разозлился Литвак. – Он же кровянкой все зальет!

Кровь потекла у Мышкина по груди, пропитывая рубашку, и закапала на пол.

– Кто убирать будет?! – заорал Литвак. – Иди, козел, за шваброй!

– А где? Где взять?

– Где хочешь, придурок!

– А если я не хочу? – поинтересовался Писаревский.

– Тогда я твоей мордой пол вытру. Или заставлю вылизать. Языком.

– Слова-то какие, – неодобрительно бросил Писаревский. – Мордой…

Он взял с секционного стола пиджак Мышкина.

– Лучше всякой швабры, – и скатал пиджак в рулон.

Но приступить к уборке не успел. Литвак вырвал пиджак и ударил Писаревского локтем в лицо. Тот, падая, успел схватился за дверцу шкафа для бумаг. Шкаф с грохотом свалился рядом с упавшим Писаревским. Зазвенела разбитая стеклянная дверь.

– Всё заставлю гадёныша отремонтировать! – заявил Литвак.

– И чего раскипятился? – бормотал Писаревский, собирая осколки на папку с черновиком диссертации Мышкина. – Будто у себя в квартире…

– Больше, чем в квартире! – отрезал Литвак. – Тут моя территория. И командую здесь теперь я!

Писаревский понял: глянул на Мышкина, потом на Литвака и хмыкнул.

Демидов недовольно поморщился.

– Без шума нельзя? Как с цепи сорвались.

– Это он… – начал Писаревский, но Литвак перебил.

– Заткнись, пидор гнойный! Ляжешь рядом с Мышкиным! В морг иди! Там швабра.

Писаревский засопел, собрал стекла, принес швабру с мокрой тряпкой и вытер пол начисто.

– Какой прогноз, доктор? – спросил главврач.

– Насчет чего? – отозвался Литвак.

– Насчет нашего горячо любимого и уважаемого.

– Все по науке, – сказал Литвак. – Поскольку органической массы в нашем шпионе и предателе выше средней нормы, то тетродотоксин распространяется гораздо медленнее, чем хотелось бы…

– Не на лекции! – перебил Демидов. – Конкретнее.

– Конкретнее: через пятнадцать-двадцать минут он впадет в кому. Еще через полчаса или, самое большее, через пятьдесят минут отключатся зрение и слух. Внешние рецепторы у него уже, считайте, не работают. Вегетатика тоже отказала.

– Это что значит? – поинтересовался Костоусов.

– Это то значит, что если я прижгу ему харю раскаленной кочергой, он ничего не почувствует и даже спасибо скажет. И запаха собственного горящего мяса не учует. Часа через два электроэнцефалограф зафиксирует полное отсутствие электрической активности головного мозга. Миокард будет сокращаться со скоростью один удар в минуту, пульс не прощупает даже самый опытный китайский врач…