Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Когда Мышкин отодрал от себя последний обрывок скотча, зазвонил мобильник.

– Тебе еще чего надо? – устало спросил он у Клементьевой. – Дашь мне когда-нибудь покой?

– Дмитрий Евграфович. Не сердитесь, но очень важно, – по голосу Мышкин определил: уже выпила, но не больше двух рюмок.

– Что?

– Только не сердитесь… очень важно. Валерий Васильевич хочет с вами поговорить.

– Какой еще Васильевич? Не припомню такого.

– Туманов, родственник.

– Мне не о чем с ним разговаривать! – отрубил Мышкин. – Все, я пошел гулять!

– Правда, очень важно, – торопливо повторила Большая Берта. – Ну, пожалуйста! Ну… ради меня, Дмитрий Евграфович! У меня через девять месяцев день рождения. Пусть это будет мне подарок. Готова досрочно принять.

– Смотри, чтобы через девять месяцев акушеры от тебя ничего не приняли! – проворчал Мышкин. – Ладно, твоя взяла. Все вы бабы такие: на измор хороших людей берете. Запиши его мобильник. Будет возможность, позвоню.

– Поскорее бы, – попросила Клементьева. – Валерий Васильевич здесь только в командировках. Сам он в Вене живет. Почти постоянно.

– Ишь ты! В Вене!.. Ладно, скоро я там сам буду, в Вене. Может, и встретимся.

– А пораньше? Ну Димочка, миленький! Ну – ради меня!..

– Он рядом с тобой?

– Дать трубку? – обрадовалась Большая Берта.

– Ни в коем случае! Ты мне уже один подарок сегодня сделала. Моя очередь… Спроси., когда уезжает в Вену?

– Дней через пять. Квартиру на тетку оформит и уедет.

«Будет давать деньги – возьму!» – злобно решил Дмитрий Евграфович.

– Ну, сколько можно, холера!..

Дмитрий Евграфович всердцах ударил кулаком по рулевому колесу, тут же взвыл и затряс кистью: больно, однако.

Уже восемнадцать минут он стоял в плотном потоке машин перед перекрестком, но красный на светофоре продолжал гореть. «Испорчен», – окончательно убедился Мышкин и дал длинный сигнал, приглашая товарищей по несчастью выдвигаться на перекресток и занимать его напором, подставляя бока наглецам, радостно проезжавшим на зеленый без очереди.

Завыли остервенело автомобили справа и слева, спереди и сзади. Колонна попыталась медленно выдвинуться, но слишком плотным оказался вражеский поток. Скоро от сплошного рева у Мышкина заломило в висках. Всего каких-то двести метров осталось до дома на проспекте Шверника, а враги бессовестно лезли на свой зеленый, и найти в их рядах брешь невозможно.

«Все, никакого смысла! Надо возвращаться», – решил Дмитрий Евграфович и тут же сообразил, что он наглухо запрессован в потоке машин. Оставалось одно: включить аварийный сигнал и бросить машину прямо на дороге. Способ парковки, конечно, хамский, но с недавних пор ставший популярным. Завезли его в Петербург весело-безжалостные и целеустремленные парни из северокавказских республик, чтобы туземное население знало, кто теперь в городе настоящий хозяин.

Так что сотни машин, теперь не только кавказских, припаркованных посреди городских магистралей и в насмешку мигающих аварийными сигналами, – картина привычная и давно никого не раздражает. Даже полицию, где руководящие посты медленно, но неотвратимо занимают земляки и родственники настоящих хозяев Петербурга. И нынче хоть труп посреди проспекта брось – публика в майбахах, бентли, хаммерах, порше и в бензотелегах попроще будет, самое большее, раздраженно плеваться, объезжая покойника, чтобы тут же о нем забыть. Своих дел полно. У полицейских тоже. И тоже своих.

Поэтому Мышкин бестрепетно включил аварийку, не торопясь, бросил взгляд на тротуар и вздрогнул. Потом отчаянно замахал руками, закричал, но в гуще автомобильного рева не услышал собственного голоса. И тогда он подобрался и в несколько огромных прыжков, на зависть любому кенгуру, оказался на тротуаре перед высокой красивой девушкой с длинными серебристо-платиновыми волосами.

– О, Господи! – испугалась она, когда у нее на пути вдруг вырос двухметровый худой субъект, сверкая очками в мощной роговой оправе.

– Вы меня напугали, гражданин, – возмутилась девушка.

– Именно этого я и добивался! – торжествуя заявил Мышкин. – Девушка, а, девушка! Разрешите с вами познакомиться. Вон видите, ради вас я даже машину бросил на дороге. Предупреждаю: если вы со мной немедленно не познакомитесь, ее угонят. Или утащат штрафстоянку. И я не смогу отвезти вас, куда прикажете!

– За кого вы меня принимаете? – девушка оскорблённо вздернула носик, почти треугольный в профиль. – Неужели вы думаете, что я знакомлюсь с мужчинами на улице?

– Никогда! – с жаром возразил Мышкин. – И в мыслях такое не допустил бы.

– А что же так? – недоверчиво прищурилась она.

– Потому что точно знаю: с такими уникальными мужчинами, как я, вы знакомитесь исключительно в пригородных электричках.

– Далеко не со всеми! – возразила она.

– А со всеми и не надо. Только с положительными. Вроде меня.

– Чистая правда. И от нее некуда деться, – вздохнула девушка, обняла обеими руками Мышкина за шею, поцеловала и спросила: – Что ты здесь делаешь, милый?

– А ты?

– Я вышла, чтоб встретить тебя.

– Неужели? – не поверил Мышкин.

– Честное слово.

– И все же не верю. Откуда ты могла знать, что я здесь?

– Я ничего не знала. И знать не могла. Да мне и не нужно знать.

– Понимаешь… – начал он, но остановился, отвернулся в сторону, снял очки, неожиданно запотевшие на жаре, и стал изо всех сил протирать их футболкой с крокодилом. – Со мной утром случился приступ безысходной грусти. Жуткий. Сплошная ипохондрия. Но все же до меня дошло: смогу вылечиться, если сделаю какую-нибудь глупость. Например, приеду и увижу тебя. Неожиданно. Без предупреждения.

Он решил не говорить о Ладочникове.

– Где же здесь глупость? – не согласилась Марина. – Напротив, мысль очень умная, хотя для тебя и редкая. – И, не отпуская его, поднялась на цыпочках и тихо сказала на ухо. – До безумия замечательно – идти, не зная куда, и страдать на ходу, потому что родного человека нет рядом именно сейчас, в эту минуту, в эту секунду… И именно в эту секунду он вдруг оказывается рядом. Чудо? Или что-то другое? Он услышал меня?

«Я едва пережил ночь, дожидаясь дня, чтоб приехать и тебя увидеть», – хотел сказать Мышкин.

– Знаешь, милый, я едва пережила ночь, едва дождалась дня, – сказала Марина. – Потому что знала: непременно и неотвратимо тебя увижу. Знал бы ты, как хотелось поскорее!..

Она говорила очень тихо, автомобильный поток ревел, как стадо мамонтов, уже на весь город, однако, Мышкин, с его наполовину глухим правым ухом, отчетливо слышал не только каждое слово Марины. Он слышал даже ее дыхание – выдох, когда говорила, и вдох перед новой фразой.