Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Это… это… – начал Мышкин.

– Да, ты прав, – согласилась она. – Такие совпадения бывают очень редко.

Вдруг наступила оглушительная тишина.

– Смотри! – крикнул Мышкин, указывая на светофор.

– Что там?

– Он остановил меня именно здесь, чтобы я не разминулся с тобой. Мы встретились, и светофор тут же заработал: можно ехать. Тоже совпадение?!

Он схватил ее за руку, и они побежали к машине. Как только Мышкин запустил мотор, движение перед ним началось.

Машину Дмитрий Евграфович остановил на теневой стороне Варшавской улицы, и они прошли в Парк Победы. Единственная деревянная скамья у фонтана, окруженного прохладным облаком разноцветной водяной пыли, неожиданно оказалась свободной. Сзади над скамейкой нависал большой куст цветущего жасмина, его темно-зеленая тень смешивалась с радужной прохладой, которая тоже пахла жасмином.

Они долго смотрели на фонтанную струю. Под легким ветром она склонялась то в одну, то в другую сторону. Мышкину захотелось сказать что он не мальчик, сорок пять уже, что был женат два раза и оба неудачно, жизнь попробовал с разных сторон и давно понял, что ничего радостного ждать нет смысла. Мало того: желать себе счастья попросту опасно, потому что оно редко исполняет желания человека, даже если он и достоин, потому что всегда найдется демон, который всегда все слышит и знает, и в тот момент, когда вдруг почувствуешь себя счастливым, как накатываются беды – всегда большие и трудно переживаемые. И все равно: можно быть счастливым даже в беде. Даже во время войны…

– Знаешь, милый, – голос Марины остановил его мысль. – Я часто думаю: вот была война…

– Какая? Чеченская?

Она слегка поежилась, словно вдруг озябла.

– Нет. Чеченской войны не было. Была чеченская бойня. И она продолжается, только мы почти ничего о ней не знаем. Нет, я говорю про ту войну – святую, священную. С Гитлером…

– …Который почему-то очень стал нравиться нашим либеральным властителям дум, – вставил Мышкин. – Особенно в Прибалтике, цивилизованной до кретинизма.

– Честно говоря, я не люблю вникать в политику – дело исключительно мужское. Но тоже заметила, что они с каждым годом, действительно, любят его все больше. Особенно мои отдаленные соплеменники по отцовской линии… Та война была самой страшной. Но ведь и тогда люди все равно жили и выживали, влюблялись, женились, рожали детей, писали книги – художественные, научные. И даже издавали их. Представляешь, я недавно в Публичке видела книги, изданные во время блокады. Это же чудо. И многие были счастливы посреди океана горя, потому что запретили себе тонуть, упрямо плыли из последних сил и были уверены, что доплывут до берега. Хотя добрались немногие.

Мышкин осторожно обнял ее.

– О чем ты еще сейчас подумала?

– О том, что мне почти тридцать, что, может быть, я мало знаю жизнь и людей, но жалеть глупо, любой жизненный опыт не имеет никакого значения и смысла именно теперь, когда я встретила тебя, потому что час назад к ужасу своему поняла: вся моя жизнь внезапно упростилась и состоит из одного элемента – из тебя, и другой жизни мне не надо. Потому что посреди нескончаемого безумия и жестокости я никогда не узнала бы, где можно найти вот такую скамейку – тень, жасмин, фонтан, и радуга прикасается к лицу… Большинство обычных, нормальных людей живет всего двумя чувствами, вернее, двумя страхами: как бы не заболеть, потому что болезнь для них стала хуже смерти. И только бы ребенок не стал наркоманом, потому что каждый – именно каждый, без исключения! – русский ребенок может в любой момент стать жертвой… Еще вчера я думала, что в такое время нельзя желать для себя чего-то хорошего, просто опасно, потому что демоны всегда рядом и подстерегают на каждом шагу, они тебя видят и слышат, ловят каждое твое движение, каждое твое дыхание, и как только ты замечтаешься и подумаешь о чем-то хорошем, как они тут же подсунут тебе большую гадость.

Он слушал и ощущал, как его лицо медленно бледнеет – он хорошо знал, как это у него происходит: сначала холодеет лоб, потом щеки, потом застывают, словно на морозе, губы. «Как это? Что это? – в изумлении спрашивал он себя. И тут в мозгу всплыли слова настоятеля коневецкого монастыря. – А может быть, счастье – это просто отсутствие горя?»

– И так порой грустно… бывало. Но сегодня утром произошло нечто чрезвычайно важное, – она приложила ладонь к его щеке. – Я решила, что счастье – это просто отсутствие горя… Что такое? – встревожилась она. – Ты весь бледный. И щека похолодела.

– Наверное, оттого, что я слишком сильно тебя чувствую… Скажи, ты не замечала за собой способностей к телепатии? Умеешь читать чужие мысли?

– Чужие мысли? – удивилась она. – С чего бы это? Я простая девушка, стоматолог, не самая умная, ничего сверхъестественного. Сквозь стены ничего не вижу и чужие мысли не читаю.

– Ошибаешься! Сейчас я еще больше уверен, что ты – вовсе не простая девушка. Ведьма! Таких, как ты, надо бояться и обходить десятой дорогой.

– И ты боишься?

– Боюсь. Очень, – признался Мышкин. – Боюсь, что проснусь, открою глаза, а рядом – никого.

– Такое невозможно – проснуться и не увидеть самого себя. Ты не можешь во сне потерять часть себя самого. Я – часть тебя самого, как я могу исчезнуть? И ты – часть меня, ты уже стал мною, и я хочу – ужасно хочу, до слез и рыданий!.. – хочу навсегда быть частью тебя, но мне действительно очень страшно, потому что без одной или другой части будет не жизнь, а смерть.

– Значит, счастье – просто отсутствие горя, – повторил Мышкин. – Да.

– Ты никуда не спешишь? – вдруг спросила Марина.

– Куда мне спешить? – удивился Мышкин.

– Ты сегодня не работаешь?

– Бог ты мой! – спохватился он. – Совсем про все забыл. Конечно, работаю! Просто сбежал на полчаса. Думал, только увижу тебя и обратно.

– Может быть, пора? Я не хочу доставлять тебе даже крохотную неприятность.

– Ничего не получится: ты просто не способна доставить мне неприятность! Даже если и в самом деле будут из-за тебя неприятности, то это будут все равно радости, потому что из-за тебя могут произойти только одни радости.

– Поедем, – предложила она. – Я провожу тебя до работы.

– А потом? Домой?

– Нет, дома я не усижу – мой дом слишком далеко от тебя. Я хочу быть недалеко, знать и чувствовать, что ты близко. Вот что: зайду в Покровскую больницу. Она, кажется, недалеко от твоей клиники?

– В двух кварталах.

– Очень хорошо. Там у меня подруга работает, кардиолог. Давно ее не видела. Освободишься, меня заберешь.

– Но я могу прямо сейчас забрать… – начал Мышкин. Но Марина мягкой ладонью закрыла ему рот.

– Тихо! – шепнула она. – Скажу самое важное. Много лет я бродила по пустыне. И все эти годы умирала от жажды. Едва не умерла совсем. Когда уже не было надежды, случайно натолкнулась на колодец. Какая в нем оказалась чудесная вода… Волшебный колодец. Вода чистая, прохладная и разноцветная, как эта радуга. Теперь я боюсь уходить далеко от колодца. Понял?