Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Не надо. Потом, – попросил Мышкин. И Клюкину: – У нас там есть?

– Сей момент! – пообещал Клюкин, взял реторту и, забыв о раненой ноге, рысцой двинулся к фляге.

Выпили за благополучное возвращение начальника, который пришел из полиции даже не искалеченным. «Почему-то», – хмуро пошутил Литвак, на что Клементьева обиделась, а Мышкин – нет, не обиделся.

Он робко спросил Литвака:

– Как обнаружили?.. Кто? Знаешь?

– Соседи, – нехотя ответил Литвак. – Увидели, что дверь в квартиру не заперта. Позвонили, постучали, вошли. Ну и…

– А тебе кто?

– Они же мне и позвонили, сразу. А я уж после мусоров вызвал.

– Прокуратура? Судмедэкспертиза?

– Сразу появились. Три часа рыли в квартире, все вверх дном. И на тебя под конец намекать стали. Я им: «Не там ищете!» Разве их можно убедить? Им позарез нужен преступ… – он искоса глянул на Мышкина и поправился. – Им нужен любой фигурант. Здесь и сейчас. Ищут деньги не там, где они лежат, а где светлее.

– Где она сейчас?

Литвак удивился.

– Где же еще? В городском бюро. Забыл, что ли, куда всех доставляют?

– Вскрывали?

– Не знаю, – он пожал плечами. – Да и что тут узнавать? Тяжкие телесные, несовместимые с жизнью. И так ясно.

– Но почему? – с болью произнес Мышкин. – Что за судьба такая зараза? За что?

Все притихли. Потом осторожно заговорила Клементьева:

– Все в этом мире имеет свою цель и свой смысл. И нам неведомо, какая цель и какой смысл. Независимо от наших желаний.

– В самом деле? – удивился Мышкин и почувствовал облегчение от смены темы. – А не ты ли еще на прошлой неделе совсем другое в башку вбивала нам? «Человек – кузнец своего счастья, все остальное не в счет» – вот формула твоего заблуждения. Правильно я тебя процитировал?

– И это тоже верно.

– Тогда, Таня, я тебя вообще отказываюсь понимать.

Она пожала плечами.

– Всё вы понимаете, – убеждено заявила Клементьева. – Только еще не осознали.

– Нет, не понимаю… Вот нас взять. Со смертью, можно сказать, мы в приятелях. Мы ее знаем, и она нас… возможно. Знаем, что смерть – всего-навсего результат выхода из строя какого-то узла в биомашине. И что все машины изнашиваются и, в конце концов, отправляются на свалку. Какая тут жизнь вечная?

– Дима, – с чувством сказала Клементьева и возвратила подачу: – А не ты ли на позапрошлой неделе тоже вбивал нам… то есть, говорил, что для верующего человека смерти нет? И что верующий живет полноценнее, радостнее, он более стоек в беде, потому что не боится ни жизни, ни смерти.

– Я говорил об абстрактном верующем, – уточнил Мышкин. – Обобщенном. Но какая может быть вера в потустороннее у человека с высшим образованием? Хотя, – отступил он, – и таких приходилось встречать. Недавно узнал, что настоятель коневского монастыря сначала стал кандидатом биологических наук, а уж потом монахом. А еще был секретарем комсомольской организации в своем университете. Конечно, проблема требует дифференцированного подхода… – он вспомнил, как монах не пустил его в храм, но решил смолчать.

– Правильно, шеф! – подхватил Клюкин. – Мухи – отдельно, котлеты – отдельно. То есть, наука отдельно, религия – отдельно. Одно другому не противоречит.

– Что не противоречит? Сотворение мира за шесть дней не противоречит исторической геологии? – усомнился Мышкин.

– Дмитрий Евграфович, – осторожно возразила Большая Берта. – Разве можно воспринимать Библию буквально? Да вся она – притчи, иносказания, метафоры. С позиции здравого смысла – глупость, когда, влепив тебе пощечину, предлагают подставить для удара вторую щеку. Но это ведь только образ, метафора – ничего больше. Причем тут геология? По-моему, чистая вера – сама по себе благо и не каждому оно дается. Большой труд нужен.

«Где-то я уже слышал эти слова… – отрешенно подумал Мышкин. – В Парке победы. Серебряный крестик». Он почувствовал влагу в глазах, все вокруг смазалось и замутилось. Его выручил местный телефон.

– Вас, товарищ начальник, – сказала Клементьева, протягивая Мышкину трубку.

– На проводе, – хмуро сказал Мышкин.

– Дмитрий Евграфович? Это вы? – он услышал свежий и приветливый женский голос, явно молодой.

– Нет! Это Лев Николаевич Толстой. Ведь вы ему звоните? – спросил он.

– Я… – растерянно ответил голос. – Дмитрию Евграфовичу Мышкину.

– Тогда зачем дурацкие вопросы – кто да где? Говорите!

– Здравствуйте!.. – сказала девушка, словно хватаясь за спасательный круг.

«Голос вроде знакомый … Или не знакомый?»

– И вы тоже… здравствуйте.

– Вас просил зайти Сергей Сергеевич.

– Какой еще?

– Какой Сергей Сергеевич? – удивился голос. – Главный врач клиники…

– Просил зайти?

– Да.

– А с чего вы это решили, что главврач клиники желает меня видеть и просил зайти?

– Я не решала, – опять растерялась девушка. – Он сам сказал мне вам позвонить и…

– И почему он выбрал именно вас для такого ответственного дела?

– Видите ли, я новый секретарь-референт.

– Вот оно что! Поздравляю. И давно?

– Первый день.

– А имя у вас есть, сеньора референт?

– Сеньорита… – поправила девушка. – Зовут меня Оля.

– Не понял.

– Ольга.

– Опять не понял! – раздраженно сказал Мышкин.

– Ольга Николаевна Шеншина.

– Теперь понял. Иду.

– Но он просил…

Однако Мышкин положил трубку.

Он шел, не разбирая дороги и никого не замечая вокруг. Не заметил и бахилонадевателя перед приемной. Переступил порог и удивился. За столом Эсмеральды сидела молоденькая и очень красивая девушка, которую он, похоже, когда-то где-то видел. Только вот где?

– Здравствуйте Дмитрий Евграфович! – приветливо и открыто улыбнулась она.

– М-м-м, – промычал он, все еще пытаясь вспомнить.

– Вы меня не узнаете?

– Извините, но… кажется… вроде…

– Неужели я так изменилась с прошлой недели?

– Ах, Господи, твоя воля! – воскликнул с досадой Мышкин. – Совсем память потерял. Полный склероз, надо переселяться в приют для маразматиков, пока не поздно.

Перед ним сидела его соседка Ольга, спасшая его на прошлой неделе от полицейских.

– Извини, Оленька. Будь снисходительна к старому человеку.

– Всем бы такую старость! – возразила Оля.

– Что ты здесь делаешь? На прием пришла?

– Нет, Дмитрий Евграфович. Это вы на прием пришли. А я на работу.

– Теперь все понятно. Значит, ты и есть синьорина референт. И давно?

– Первый день.

– Да-да, ты уже сказала… Оля, ты даже не представляешь, как приятно тебя снова увидеть. Да еще здесь, в таком интересном, чтоб не сказать «гнусном», месте. Очень, очень приятно и радостно!

– Мне тоже… приятно, – смутилась она, уловив скрытую фальшь в радости Мышкина: густо покраснела, нежные прозрачные мочки ушей с крошечными серьгами-бусинками порозовели.