Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Мышкин подошел ближе и с высоты своего роста обнаружил, что у Ольги сквозь белую кисею кофточки хорошо просвечивает грудь, небольшая, но безукоризненной формы даже в лифчике. Она поймала его взгляд, смутилась еще больше и, словно невзначай, прикрылась локтем.

– Ничего-ничего, – ворчливо сказал Мышкин. – Мы, эскулапы, народ простой, нас смутить трудно. Как же ты сюда попала?

– Как попала? – она пожала плечами. – Написала заявление в отделе кадров. Мне показали стол, стул, дали справочник, новый компьютер…

Молчи, скрывайся и таи

И мысли, и мечты свои…

– Поняла?

– Неужели вы в самом деле так думаете?

– Нет! – жестко заявил Мышкин. – Я так не думаю. Я знаю – наверняка! Ты хороший, славный человечек, Оля, и это я тоже теперь хорошо знаю. И я очень огорчусь, если из-за пустякового неосторожного слова тебе сломают жизнь.

– Но ведь сейчас не тридцать седьмой год… – робко удивилась она.

– Не тридцать седьмой, – тотчас согласился Мышкин. – К сожалению, не тридцать седьмой. Гораздо хуже – учти и не забывай… Так кто тебя сюда привел? Кого благодарить?

– Тетя привела. Папина сестра. Александра Николаевна Шеншина.

– Что-то знакомое… Слышал такую фамилию, определенно слышал.

– Она здесь же работает. Заведующая аптекой.

– Точно! – удивился Мышкин. – Но мне простительно сразу не вспомнить. Я в аптеку не хожу: для моих пациентов лекарств еще не придумано.

И двинулся к кабинету.

– Дмитрий Евграфович! – остановила она, когда Мышкин взялся за дверную ручку. – Сергей Сергеевич на операции.

– Что же ты сразу не сказала? – недовольно спросил он.

– Я пыталась сказать, но не успела – вы положили трубку.

Он сел в кресло около ее стола и положил на него локоть.

– Народишко судачит обо мне? – спросил вполголоса.

– Как вам сказать…

– Прямо. Прямо говори.

– Я стараюсь не слушать сплетни. И не распространять. По возможности.

– Иногда полезно послушать. И почему ты решила, что сплетни? Может, все правда.

– Потому что такого, как про вас говорили… что-то там такое – арест, несчастный случай… Кто-то погиб… Женщина убита – молодая и красивая, ваша знакомая… Такое вы не можете.

– Это почему же?

– Душа у вас другая.

Он молча уставился на нее, потом хмыкнул.

– Откуда тебе знать душу человеческую? – усмехнулся Мышкин. – Душа чужая – потемки, а в потемках, когда никто не видит, может все что угодно происходить!.. Всякая пакость. Даже у сущего ангела. Откуда тебе знать? – повторил он.

– Я не знаю, – тихо ответила Ольга. – Я чувствую.

– Смотри, мадам Баттерфляй [53] , не ошибись. «Чувствую» – не истина в последней инстанции. Да и пророки, бывает, ошибаются. Кстати, сколько тебе лет? Не стесняйся, никому не скажу.

– Двадцать два.

– Бог ты мой! – удивился Мышкин. – Золотой возраст. Возраст первого счастья и первого несчастья. Одно плохо: молодость – такой недостаток, который очень быстро проходит. Ну а где он оперирует? Под колпаком?

– Кажется, да… Вернее – точно под колпаком. Вспомнила.

Он прошел на колпак – балюстраду над операционной, у которой вместо полотка был большой стеклянный купол. Вокруг уже сидели пара аспирантов, четверо интернов из мединститута и ординатор отделения ЦНС Семенов с театральным биноклем в руках. Все внимательно смотрели вниз. Интерны время от времени записывали ход операции на видео.

– Привет, Виталик, – сказал Мышкин.

Семенов кивнул и отодвинулся, освобождая Мышкину место.

– Давно режет? – спросил Мышкин.

– Уже третий час.

– Погано… А что так?

– Там опухоль продолговатого мозга, а под ней две аневризмы – здоровенные, в сантиметр каждая.

– Врагам бы нашим.

– Да пусть так живут, – разрешил Семенов.

Для нейрохирурга аневризма сосуда – проблема тяжелая, муторная и часто с непредсказуемым опасным результатом. Особенно если она поражает мелкие сосуды. Тогда на стенке крошечного сосуда с нежными стенками, образуется вздутие – небольшой и тонкий пузырь. В любую минуту может лопнуть. Дальше – кровоизлияние, инсульт, паралич и, если повезет, недолгая, но все равно нелегкая и нерадостная смерть. Единственный способ предотвратить разрыв – пережать аневризму у основания стальным клипсом. Но главная проблема не в тонкости операции. Проблема в клипсах. В СССР их выпускали немерено – разных сортов, размеров и разной жесткости. Теперь крошечный зажимчик покупается за границей. Большие деньги и отвратительное качество – или жесткие или слабые. Слабые сползают с сосудов, аневризма разрывается. Жесткие просто перерезают сосуды.

– Все! – вдруг воскликнул под ухом Семенов. – Кранты!

Мышкин видел сверху только зеленую хирургическую шапочку Демидова, но по его поведению понял, что Демидов в злобе и готов в клочки разорвать все вокруг.

– Силь ву пле, дай-ка на секунду, – он взял у Семенова бинокль и увидел, что операционное поле залито кровью.

– Ты прав: точно готов, – кивнул он. – Зачехлился пациент. Кровищи в мозгах – как из крана. Похоже, он аневризму перерезал?

– Ее, – сказал Семенов. – Теперь целый день нельзя на глаза Барсуку попадаться.

– И тут ты обронил жемчужину мудрости, – заметил Мышкин.

Засуетились ассистенты в операционной. Один куда-то сбегал и принес новую прозрачную упаковку с клипсами. Демидов выхватил ее у него из рук и швырнул в угол. Коробка разбилась, клипсы высыпались на голубой кафельный пол. Демидов указал на вскрытый череп пациента и злобно крикнул. Тот ассистент, что с клипсами, схватил электроотсос и принялся осушать операционное поле. Другой электрокоагулятором прижигал поврежденные сосуды. Кажется, у него получилось, кровь остановилась. Но это мало меняло дело. Если пациент и выживет, это не значит, что он будет жить. Кем он проснется после наркоза – идиотом, паралитиком? А может и «овощем», не соображающим даже, что он человек. Правда, бывали случаи хорошей и стойкой ремиссии и даже реабилитации. Тут кому как с геномом повезет.

Когда пациенту закрыли череп и увезли, Мышкин спустился в операционную. Демидов, все еще кипящий от ненависти, снимал перчатки. Правую бросил на пол, левая словно приклеилась. Тогда он просто разорвал ее и отшвырнул в сторону клочки прозрачной резины.