Валерий Прохватилов - Снайпер должен стрелять

Кадзимо Митаси понимал, что все эти оправдывающие его рассуждения не более чем сотрясения воздуха и попади он в руки присяжных — конец может быть только один: любой прокурор разрисует его так, что и при помощи ста лучших защитников не отмоешься.

Все чаще вспоминал он канувшего в безвестность Стива Конорса, все яснее понимал, что будущее за тем направлением, по которому намеревался двигаться Стив.

Ненависть доктора Митаси к нему росла, подогреваемая затушеванным ощущением бессмысленности проделанной работы, потому что открытия его оставались частностями, которые можно было использовать в психиатрии, но… но оставаясь всего лишь руководителем клиники. А мечталось в течение многих лет о другом, мечталось вплоть до провала Пауля Кирхгофа.

Странные чувства овладели Кадзимо Митаси, когда он понял, что Стив Конорс наконец себя обнаружил. Неделю он дал себе пофантазировать, с восточной изощренностью изобретая способ мести. Но фантазия уступила место трезвому расчету. К Дику Чиверсу направили посланца с предложением исследовать возможность захвата Стива Конорса и его оборудования (о Линде и Вере доктору еще ничего не было известно).

Нельзя сказать, чтобы решение это далось легко. Знай он, что нарвется на тот же дуэт — Монд — Городецкий, — ни за что бы не решился он на новую авантюру. Видимо, чувствуя это, Дик Чиверс последний факт от него скрыл, и, как всегда, за что бы он ни брался, успешной операцию можно было считать лишь частично. Конорс и Линда были в руках Митаси, но Вера Хестер и, главное, оборудование оказались вне пределов досягаемости, и, похоже, заполучить их скорее всего не удастся, хотя Дик и заверял его, что не все еще потеряно. Ставку приходилось делать на Стива Конорса, бывшего Джонатана М. Хестера.

Стив Конорс постепенно привыкал и к неожиданно возвращенному имени, поскольку никто не собирался именовать его доктором Хестером, и к обстановке, в которой он оказался.

Демонстрация «зверинца» произвела на него не то впечатление, на которое, видимо, рассчитывал Кадо. Поразила его не столько судьба, уготованная Линде, сколько примитивность экспериментов, проводимых Кадзимо Митаси. Внешне выглядело все весьма эффектно и на профанов произвело бы, вероятно, большое впечатление. Но насколько же плохо надо было разбираться в сегодняшнем состоянии мира, чтобы позволить увлечь себя экспериментаторством в области, резко осужденной еще в конце 70-х годов, когда Хозе Дельгадо предложил перенести свои опыты с приматов на человека. Открытое вмешательство в физиологию, когда на каждом углу кричат о правах человека? Что это? Наивность или старческий маразм? Бедняжка Митаси так и не сдвинулся с мертвой точки, отстав от современного уровня науки, как минимум, на те самые десять лет, что они имели счастье не видеть друг друга.

Однако «бедняжка» Митаси весьма недвусмысленно заявил о своих намерениях. Но чем больше Стив думал об этом, тем менее грозным представлялся ему бывший учитель. Почему ненависть, вынашиваемая столь долго, не превратилась в банальную расправу? Оправдан ли риск, связанный с похищением его и Линды почти из рук полицейских, явно рассчитывавших на успех? Где гарантия, что Доулинг не найдет возможности добраться до этого так называемого научного центра? Почему именно сюда понадобилось привезти Конорса, а не спрятать где-нибудь в менее приметном месте? Или Митаси не подозревает, чем для него обернется обнаружение «зверинца»?

Далеко не на каждый из возникших вопросов Конорс мог найти удовлетворительный ответ. Но ум его, привыкший к решению и более сложных задач, упорно искал ту единственно правильную линию поведения, которая позволила бы не просто спасти шкуру, а побудила бы Митаси пусть на короткое время, но принять его как равного.

Кадзимо Митаси не мешал ему размышлять, давая, видимо, дозреть до полной капитуляции. Первым ее признаком должен был стать тот самый отчет, который так категорично потребовали от Конорса. Понимая, что за ним наблюдают, он достаточно много времени проводил за столом, демонстрируя покорное прилежание.

Единственный человек, с которым ему приходилось общаться, была Ито. Она приходила, едва он вставал и отправлялся принять душ, быстро наводила порядок в его то ли палате, то ли камере, и, когда он появлялся побритый и освеженный, стол с завтраком был уже накрыт, а она упархивала, полагая, вероятно, что не следует ему мешать.

Поначалу, погруженный в свои мысли, он не замечал ее, как не замечал и обстановку, которая его окружала, даже имени ее не запомнил. Но она являлась трижды в день, доброжелательная, улыбчивая, легкая, и, пожалуй, первое, что он невольно отметил, — грация, с которой она двигалась. Глянув наконец на нее, он вдруг обнаружил, что она удивительно хороша, привлекая внимание, притягивая той особой восточной красотой, которая свойственна только японкам.

— Как тебя зовут? — неожиданно для себя спросил он, когда она появилась в очередной раз.

— Ито, — задержавшись на минуту, глянув на него с улыбкой, ответила она.

Он не стал больше ни о чем спрашивать, но отметил и ладность фигуры, и стройные ноги, открытые настолько, что достоинство их вполне можно было оценить. Мысли доктора получили иное направление, отвлекая от зловещей фигуры Кадзимо Митаси.

— Ито, присядьте на минуточку, — попросил он ее на другой день, — надеюсь, вам не запрещают со мной разговаривать?

— Запрещают? — В голосе ее явно чувствовалось удивление. — Как это можно запретить?

— Вы хотите сказать, что не получили на мой счет строгих инструкций? — в свою очередь удивился он.

— Мистер Конорс, у меня есть круг вполне определенных обязанностей, но обязанности молчать у меня нет. Я понимаю, что вам здесь невесело. Я не прочь с вами поболтать, если это может доставить вам удовольствие.

То, что она назвала его по имени и как все это говорилось, заставило Стива посмотреть на нее другими глазами. Видимо, роль ее была несколько иной, чем ему это представлялось сначала. Она сидела свободно, закинув ногу на ногу, ни робости, ни смущения, ни услужливости не читалось в ее лице. «Интересно, о чем с ней можно поболтать»? — усмехнулся он про себя, прикидывая, сколько ей может быть лет: двадцать? двадцать три? Держалась она во всяком случае молодцом, словно подчеркивая, что готова быть с ним на равных.

— И каковы же, если не секрет, ваши обязанности? — спросил он с улыбкой.

— Я стажер-психолог, — просто ответила она, игнорируя слова о секретности.

— И давно?

— Третий год.

— А простите, функции горничной? Это тоже входит в психологическую практику? — В вопросе его чувствовалась насмешка.

— Да. А почему это вас удивляет? Я имела возможность понаблюдать за вами, зная, что вы не обращаете на меня внимания.