Артур Хейли - В высших сферах

О Дювале: «Меня это не касается».

Пресса, общественность — «безответственны».

Самолет премьер-министра сел в аэропорту Оттавы в 1.30 дня по восточноевропейскому времени. В Ванкувере в этот момент — а он находился на расстоянии четырех провинций и трех зон времени к западу — было еще утро и время приближалось к 10.30, то есть к тому часу, когда приказ nisi касательно освобождения Анри Дюваля должен был слушаться у мирового судьи.

— Почему у мирового судьи? — спросил Дэн Орлифф у Алана Мейтленда, перехватив его в набитом народом верхнем коридоре здания Верховного суда. — Почему не в судебном зале?

Алан только что вошел с улицы, где поднявшийся ночью резкий холодный ветер вызывал дрожь. Теперь в теплом помещении вокруг них крутились люди — адвокаты в развевающихся мантиях спешили мимо; совещались в последнюю минуту с истцами или ответчиками; судейские служащие; репортеры — этих последних сегодня было больше обычного из-за интереса, какой вызывало дело Дюваля.

— Слушание будет проходить в зале суда, — поспешил сказать Алан. — Я не могу задерживаться: наше дело начнут рассматривать через несколько минут.

Его смущало то, что Дэн Орлифф стоял с раскрытым блокнотом и нацеленным на бумагу карандашом. Ему пришлось столкнуться с этим не раз в последние несколько дней — с тех пор как появилась первая заметка Орлиффа, затем вчера опять, после того как стало известно, что он подал прошение, основанное на Habeas corpus. Посыпались интервью и вопросы. Действительно ли он завел дело? Чего он ожидает? Если будет признано, что он прав, — что дальше?..

Он уклонился от ответа на большинство вопросов, объясняя это профессиональной занятостью, да и в любом случае, говорил он, он не может обсуждать дело, которое находится sub judice [16] В судебном производстве (лат.). . Он сознавал также, что судьи не любят адвокатов, жаждущих рекламы, и поэтому ему было очень не по себе от внимания прессы. Но сколь бы это его ни заботило, вчера и сегодня появилось множество заголовков, как и сообщений по радио и телевидению…

А начиная со вчерашнего дня посыпались телефонные звонки и телеграммы со всей страны, от совсем незнакомых людей — в большинстве от таких, о ком он никогда и не слышал, хотя, правда, было несколько известных имен. Все желали ему успеха, несколько человек предлагали деньги, и под конец его растрогало то, что участь попавшего в беду одинокого человека все-таки вызвала настоящее сострадание.

Сейчас, как только Алан остановился поговорить с Дэном Орлиффом, его окружили и другие репортеры. Один из них — неместный, которого Алан запомнил со вчерашнего дня (он считал, что это репортер из монреальской «Газетт»), — спросил:

— Да, а почему это будет у мирового судьи?

Алан решил, что надо уделить минуту для разъяснения. Это ведь не судебные репортеры, и пресса помогла ему, когда была нужна помощь…

— Все вопросы, кроме официальных слушаний, — поспешил он пояснить, — разбираются у мирового судьи. Но обычно столько вопросов оказывается на повестке дня, столько к этому привлечено людей, что судья переносит дело в зал заседаний, который на время как бы становится его кабинетом.

— Что за чертовщина! — послышался голос из задних рядов. — А как отнестись к старинной поговорке, что закон — дышло?

Алан усмехнулся:

— Если я соглашусь с вами, то вы ведь сможете меня процитировать.

Стоявший впереди маленький мужчина спросил:

— А Дюваль сегодня тут будет?

— Нет, — ответил Алан. — Он по-прежнему на корабле. Мы сможем снять его с корабля, только если приказ nisi будет признан действительным, то есть станет предписанием согласно Habeas corpus. Этому и будет посвящено сегодняшнее заседание.

Сквозь сгруппировавшихся репортеров пролез маленький плотный Том Льюис. Взяв Алана за локоть, он протянул:

— Пошли!

Алан взглянул на свои часы — было почти 10.30.

— Это все, — сказал он репортерам. — Давайте лучше зайдем.

— Удачи, приятель! — сказал один из корреспондентов телеграфного агентства. — Мы болеем за вас.

Дверь закрылась за последним входящим, и клерк объявил:

— Суд идет!

И в маленький квадратный зал, предшествуемый клерком, быстро вошел тощий костлявый судья Уиллис. Он поднялся на свое место, сухо поклонился адвокатам — а их было человек двадцать, которые в ближайшие полчаса будут кратко выступать перед ним, — и, не обернувшись, лихо сел в кресло, которое подставил ему клерк.

Нагнувшись к сидевшему рядом Алану, Том Льюис прошептал:

— Если этот малый когда-нибудь опоздает подставить стул — вот грохоту будет!

На секунду судья посмотрел в их направлении, повернув к ним острое, худое суровое лицо с задумчивыми глазами под нависшими седыми бровями, чей взгляд Алан почувствовал на себе два дня назад. Алан подумал, уж не услышал ли судья Тома, потом решил, что этого не может быть. А судья, официально кивнув клерку, дал понять, что процедуру можно начинать.

Окинув взглядом зал из панелей красного дерева, Алан увидел, что пресса заняла целых два передних ряда в противоположном центру секторе. В его секторе — и впереди и сзади — сидели коллеги-адвокаты. Большинство либо держали в руках юридические документы, либо читали их, готовясь к тому моменту, когда их вызовут на ковер. Голова его была повернута назад, поэтому он увидел, как вошли еще пять человек.

Первым вошел капитан Яаабек в синем саржевом костюме, держа на руке пальто; он явно чувствовал себя неуверенно в незнакомой обстановке. С ним был пожилой хорошо одетый мужчина, в котором Алан узнал компаньона юридической конторы, специализирующейся на морском праве. По всей вероятности, это был адвокат корабельной компании. Они сели позади репортеров, и адвокат, с которым Алан однажды встречался, посмотрел через зал и любезно кивнул; капитан Яаабек тоже наклонил голову с легкой улыбкой.

Следом за ними вошли трое: Эдгар Крамер, по обыкновению, в аккуратном, хорошо отутюженном костюме в узкую полоску, с белым, тщательно уложенным платочком в кармашке; вторым вошел плотный мужчина с подстриженными щеточкой усами, пропустивший при входе вперед Крамера, — по всей вероятности, его помощник в департаменте по иммиграции, решил Алан; и вслед за этими двумя появилась грузная важная особа — судя по уверенности, с какой он держался, это, почти несомненно, тоже был адвокат.

В передней части зала лежала целая куча заявлений, которые стал одно за другим выкликать клерк. Услышав тему своего заявления, адвокат поднимался с места и кратко излагал суть дела. За этим обычно следовал вопрос или два со стороны судьи, затем судья кивал — значит, заявление было принято.