Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Речь идет о корректуре (гранках) «Учебника ритма», предполагавшегося для публикации в «Трудах и Днях» (см. примеч. 2 к п. 235). В связи с отказом «Мусагета» от напечатания этого коллективно выработанного инструктивного текста Белый впоследствии отмечал: «Ценнейший учебничек, брошенный в пыль редакцией „Мусагета“ после моего отъезда из Москвы и не опубликованный своевременно, – укор Метнеру; ибо он лишил моих тогдашних сотрудников права на приоритет в ряде научных уточнений, а меня подвел под многолетние нарекания» ( МДР. С. 352).

К определению ритма, сформулированному в § 1 «Учебника ритма», Белый сделал свои дополнения и коррективы (выделяются здесь курсивом): «Ритм, устанавливаемый условно , есть чередование [тезисов и арсисов] повышений или понижений независимо от того, определяются ли они долготой, краткостию или ударяемостью и неударяемостью. Такое определение ритма есть рабочая, вспомогательная гипотеза, а вовсе не определение догматически узаконенное », – и добавил подстрочное примечание: «Если авторы этого § знают, что есть ритм, то я поздравляю их: определение ритма здесь есть недопустимая смелость » (Труды по знаковым системам. XII. С. 120–121).

Имеется в виду п. 264.

Подразумевается статья «Круговое движение (Сорок две арабески)». См. примеч. 1 к п. 261.

Приводим фрагменты из письма Метнера к Эллису от 1 (14) ноября 1912 г. (РГБ. Ф. 167. Карт. 13. Ед. хр. 6. Л. 3–23), отмеченные здесь и имеющие непосредственное отношение к Белому:

7) Формулировать все, что я имею contra Steiner, нелегко, и во всяком случае теперь, сейчас я этого сделать не в состоянии, так как занят по горло. Помимо внутреннего неизъяснимого протеста, у меня протест и внешний, умственный. Штейнер – антисимволист, ибо метахимик и замаскированный материалист. О профетизме Штейнера я уже писал. Он смешивает пшеницу с мякиной. Я предпочитаю выслушать Ницше отдельно и Серафима отдельно, а не такую неразбериху. Наконец, Штейнер – не в моем вкусе. Он хуже всех немцев пишет по-немецки. Он доктринер, не будучи специалистом. Он дилетант, не будучи ницшевски-смелым. Он плохо философствует вместо того, чтобы дерзостно изрекать. Наконец, он так лишен самокритики, что считает себя художником. Все это просто невыносимо для меня. В частности я сейчас (повторяю) вдаваться не могу. В итоге Штейнер обскурант и потому нравится романтикам. – В то же время я считаю Штейнера абсолютно честным высоконравственным человеком, обладающим огромною оккультною силою, большою дозою ясновидения, недюжинным талантом педагога, мистагога и демагога; но он не для избранных, а для массы; едва ли он состоит в ордене; я, по крайней мере, весьма сомневаюсь в этом. Я думаю, что можно найти помимо Штейнера! ‹…›

9) Третейский суд есть единственный путь открыть глаза Бугаеву и Анне Алексеевне на всю нашу историю. Прием печальный, но мне плохо верится, чтобы возможно было избегнуть его. ‹…›

22) Письмо Бугаева (официально-тактически-дипломатическое) не может меня примирить с ним. Отвечать ему таким же письмом значило бы насиловать свою природу. Мы коренным образом различные с ним существа, и раз гармония между нами улетучилась, трудно рассчитывать на ее восстановление. Но работать вместе до поры до времени мы, конечно, можем. Говорю «до поры до времени» потому, что в его Арабесках (особенно в конце) наметился жест, мне интимно глубоко враждебный; в этом жесте пока антимусагетского момента нет (ибо широк Мусагет, гораздо шире и меня, и Вас, и Бугаева); но, более выразительно сделанный, этот жест может стать антимусагетским; это не химеризм с моей стороны, и я мог бы при свидании (в письме это трудно) Вам математически точно показать, очертить этот жест; в этом жесте есть большая доза Скрябинизма, только, конечно, без специфического придатка эротики, которая все окрашивает собою в Скрябине и от которой свободен Андрей Белый. Быть может, этот жест случайный, один из многих, последующими будет объяснен и как бы затушеван, но пока он… грозит… издалека. – В №№ 4–5 Тр<���удов> и Дн<���ей> этот жест будет парализован жестом второй статьи Wagneriana (Миф etc.) и рецензией на книгу Бердяева Яковенки. Имеющие уши, да слышат. – Скажите Бугаеву, что «психологии» для меня не существует и что я могу с ним переписываться, если он перестанет заниматься дипломатией. Далее обращаю внимание на следующие пункты:

I. Статья Арабески есть в значительной степени хвалебная статья о Штейнере (ничего не имею против, но это – факт); косвенно она штейнерьянская, ибо антикантианская с ссылками и намеками, откуда сей ветер дует. Ничего и против этого не имею, но тогда возможна и почтительнейшая критика штейнерьянского антикантианства. «Практического дела» Штейнера, конечно, касаться невежественными руками я сам никому не позволю (тут я становлюсь штейнерьянцем), но Штейнер ратует против Канта, пишет вкривь и вкось о Гёте, и это уже отнюдь не практическое дело и даже не теоретический оккультизм, а просто проповедь своего эксотерического мировоззрения, которое в других эзотерических сочинениях приводится в тесную облигаторную связь с высоким оккультизм<���ом>. Это есть догматический индивидуализм совершенно нестерпимый. Я не настаиваю пока на помещении критических отзывов о чисто литературной деятельности Штейнера, но оставляю за собой право в случае медленного, осторожного, но неуклонного (хотя бы и косвенного) штейнеризирования столбцов Тр<���удов> и Дн<���ей> подать сигнал к мобилизации критических статей о книгах Штейнера Гёте, Шиллер, Философия и Теософия, Очерки современного мировоззрения, Новейшая лирика и т. п. –

II. Передержки в письмах Бугаева я, как уже говорил, считаю главным образом явлением выпадения памяти вследствие не совсем нормального состояния. Умысла я не хочу видеть в этих (для меня все-таки обидных) искажениях фактического. Слово ложь («лгать нечего на меня») произнесено мною только однажды и притом по поводу действительно глубоко обидному для меня: именно и Вы и Бугаев неоднократно (и несмотря на все мои протесты) обвиняли меня в том, что я сужу о Штейнере по двум брошюрам, что я не читал Geheimwissenschaft (это – Вы: на основании неразрезанных листов моего Вами увезенного экземпляра; я читал по экземпляру Сабашникова) и т. п. И вот только к этому обвинению (страшно обидному) в легкомыслии и верхоглядстве (это меня, педанта!) я пришпилил слово ложь. – Бугаев делает ряд выписок из моих писем и фразу «лгать нечего на меня» с частного случая распространяет на все (pars pro toto [Часть вместо целого ( лат. )] – прием поэтический, но в данном случае он более чем неуместен). ‹…›