Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Царевне плакать нельзя —
Царевна от слез умрет.
То знает и дворня вся,
То знает и весь народ.
А царевнин терем высок!
А красив царевнин наряд!
Зеленых берез лесок —
Веселых подружек ряд…
Оконце ее – взгляни! —
Лазоревого стекла,
Чтоб даже в плохие дни
Погода ясна была.
И какой такой лиходей
На глазах у добрых людей
Такое содеял зло:
Стрелою разбил стекло?
Ну, царь, без большой возни
Возьми его да казни.
Тут царевна только взглянула,
Рукавом кисейным взмахнула,
Вздохнула,
Заплакала и — умерла.
Без лазоревого-то стекла
И на казнь смотреть не смогла.

Мы никого не впустим в нашу жизнь.
Мы даже радость не всегда впускаем.
И дальше горем выжженной межи
К нам не ворвется музыка мирская.
Живем в густой стесненной пустоте —
Наш хрупкий мир наполнен ею туго…
Мы — только я да книги, и затем —
Она — моя подруга.
Она — моя певучая тоска,
Мое ни с кем не деленное счастье.
Она — биенье крови у виска,
И накипь слез, и мудрости причастье.
Бледнеет ночь… Усталая свеча…
Молчанье книг… Поникший сумрак серый,
Но все еще томится у плеча,
Пленительные вымыслы шепча,
Она — моя химера.

Феникс — такая птица,
Стрелять в нее не годится,
Ее никак не убьешь:
Сама себя жгла, и что ж? —
На собственном пепле воскреснет
И станет еще интересней!

Время близилось к утру,
Мастера же смогли
Передать перламутру
Только бренность земли.
Только то, что случайно
Входит в жизненный круг,
А прекрасная тайна
Ускользала из рук.
И, томя красотою,
Простотою томя,
Вновь являлась им, стоя
Перед ними тремя…
А когда на рассвете
Разомкнула уста, —
Словно утренний ветер
Прошумел по кустам:
Я печальное счастье,
Я терновый венец,
Неземное причастье
Обреченных сердец.
Кто захочет отдаться
Роковому «приди», —
Не боясь разрыдаться
На обратном пути?..
Только тот, кто умеет
Забывать о себе,
Тайну хрупкой камеи
Постигает в резьбе.
И упали в печали
Руки трех мастеров,
А виденье умчали
Колесницы ветров.

Все исчезло во тьме без следа.
Только алчно вздыхала вода…
Только маялись смутные тени,
Простирались бессильные руки
На призывы последних видений,
Словно стебли туманных растений,
Обреченных на вечные муки…
Только крик в темноту без ответа
И опять ожиданье рассвета.
Корабли и к утру не пришли…
Никогда не пришли корабли.
На востоке забрезжил вдали
Слабый отсвет — больная догадка,
Запоздалая память о свете…
Может быть, утонувшие дети
В легких снах, в песнопеньях крестильных
Пронесли над землею светильник.
Пронесли голубую лампадку,
Высоко, высоко пронесли…
Далеко, далеко от земли.

Природа пустыни проста:
Пустыня ужасно пуста,
Пустыня пуста и жарка, —
Ни речки и ни ветерка.
Повсюду песок да песок
И хоть бы случайный лесок!
Попробуй дорогу найти —
В два счета собьешься с пути
И так намотаешься, — аж
Увидишь волшебный мираж
С деревьями, речкой, дворцом
И дамским приятным лицом…
Но все это ложь и обман, —
Пустыня наводит туман,
И сердце съедает тоска,
Что очень уж много песка!

Я прохожу по длинной галерее.
Вдоль стен стоят большие зеркала.
Я не смотрю… Иду… Иду скорее…
Но нет конца зиянию стекла.
Я, я, я, я… Назойливая свита!
Рабы. Рефлексы. Тени бытия…
Беспрекословной преданностью слиты
С моей судьбою – так же, как и я.
Стою. – Стоят. И ждут. И смотрят тупо,
Трусливо безответственность храня, –
Непревзойденно сыгранная труппа
Актеров, представляющих меня.
Вот я шагну – они шагнут навстречу.
Махну рукой – взметнется стая рук.
Я закричу – и без противоречий
Беззвучно рты раскроются вокруг.
И я кричу. Но звука нет. И тела –
Ни рук, ни ног – как будто тоже нет…
Лишь отраженья смотрят омертвело
И странно улыбаются в ответ.
Где я сама? Вот эта, эта, эта?..
Бежать, бежать… Но тяжесть, как свинец…
И вижу: со стеклянного портрета
Глядит похожий на меня мертвец.
Закрыть глаза… Но не смотрю, вижу,
Что все они смыкаются вокруг,
Ко мне подходят – ближе, ближе, ближе,
Загородясь десятком тысяч рук.
И понимаю, веря и не веря, –
Они живут отдельно от меня…
Кто эта вот, – когтистой лапой зверя
Манит, умильно голову склоня?
На лапе украшенья и браслеты,
Окрашен кровью виноватый рот,
Кошачья мордочка… А это, это –
Кто этот отвратительный урод?
Чего-то просит, жалуется, злится,
Скользит, робеет, подползает вновь…
А чьи вот эти радостные лица,
Лучистые, как счастье, как любовь?
Одна, как яблоня, в покрове белом…
Да, яблоня… Так кто-то звал меня…
Другая – изогнулась нежным телом,
Просвеченным сиянием огня…
Живут давно забытые предметы,
Звучат давно заглохшие слова…
Но кто же я? Кем выдумана эта
Игра во «мнения»?

Все притихли в таинственном мраке,
Кто-то кашлял, давясь тишиной…
Человечек в лоснящемся фраке
Поклонился — невзрачный, смешной…
И, магической силою взмаха
Вмиг возникших невидимых крыл,
В схоластической музыке Баха
Первозданное небо раскрыл:
Вихри крыльев, сверкание ликов,
Белизну, бирюзу и лазурь,
И в гармонии ангельских кликов —
Отголоски ликующих бурь,
И согласное, стройное пенье
Флейт и лилий в небесном саду,
И спираль озаренных ступеней —
В облака, в синеву, в высоту…

Невнятная, зловещая, как бред,
Роится жизнь, ища любви и пищи…
Вон — катятся коробочки карет,
Клубится пыль, снуют лохмотья нищих…
Закованный в уродство, в глухоту,
Он должен верить: это люди, братья,
Он должен видеть в каменном распятье
Какую-то иную высоту.
Кто — царь, кто — шут. Кому какая роль.
Вот он — урод. Но здесь, на колокольне,
Он выше всех, он властелин, король,
Он ангел, демон дерзостный и вольный!
Не горб, а крылья, выросшие вмиг,
И прямо с неба льется звук победный!
Да, здесь впервые в мир его проник —
Большого колокола голос медный.

Еще один был незабвенный час:
В колодках сидя, после бичеванья,
Он пить просил движеньем рта, мычаньем,
Но был недвижим круг глядевших глаз.
А девушка-плясунья подошла
Бестрепетно — и протянула воду,
И взором сожаленья и тепла
Скользнула по затихшему уроду.
В ее глазах сиял иной закон.
И почему-то сразу вспомнил он
И колокола звук, и ясность неба…
Иной закон… Помимо власти, хлеба,
Покоя, боли, страха и труда…
А жизнь текла… Без гнева и печали
За ней святые молча наблюдали
Из каждого уступа Нотр-Дам…
Быть может, сам Господь издалека
Сквозь облака на мир глядел устало.
Вот площадь, где, беспечна и легка,
Светя глазами, девушка плясала.
Цыганка… Ведьма… Кто ж ее судил?
Те, кто еще прекрасней и светлее?
Еще добрей?.. Молчит закат, алея,
Над виселицей… Все, что он любил…
И на земле, забытой небесами,
Урод рыдает медными слезами.