Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

Я не могла сообразить, как поставить москитный полог над кроватью, и не решалась попросить помощи у соседей, в отчаянии я вспомнила о хозяйке, схватила телефон, набрала ее номер. Услышав, в чем дело, она ответила, что мигом придет. Скоро раздался стук в дверь. Я открыла замок и впервые пустила в свою квартиру чужого. Изумленный взгляд хозяйки скользнул по стопке книг на письменном столе, по открытому ноутбуку, по чашке.

Она объяснила, что с пологом есть хитрость: продев каркасные дуги через сетку, нужно найти в середине место, где они пересекаются, словно две дороги, а потом потянуть вверх, чтоб получился свод, вот и все. Ее руки мерно, степенно перебирали складки полога, поддергивали ткань, словно она была единственной хозяйкой маленького отрезанного от мира царства. Не прошло и десяти минут, как перед нами вспучился огромный четырехугольный полог, я встала у изголовья кровати, хозяйка — в ногах, мы подняли марлевую юрту и прикололи ее к кровати с четырех сторон, потом как следует закрепили. Полог был великолепен, в моей съемной квартире он казался попавшей в беду принцессой.

Я хотела переехать в двухкомнатную: мне ни к чему были две спальни. Хозяйка неизменно качала головой: «Нет, честное слово нет». Объясняла: «Это после Чуньцзе [167] Чуньцзе — китайский Праздник весны, в это время большинство китайцев возвращаются на малую родину навестить родителей, и съемные квартиры пустуют. квартиры пустеют, а сейчас все битком». Я подозревала, что она хочет побольше на мне заработать, но тут же корила себя за такие мысли.

Однажды я сидела у входа в супермаркет и ела свой малатан, как вдруг зазвонил телефон — номер шаньтоуский, я невольно замешкалась (у меня в Шаньтоу [168] Шаньтоу — городской округ в провинции Гуандун. никого не было), но телефон пиликал и пиликал, и голос его был упрям и настойчив. Почему-то мне слышались в этом звонке бесстыжие нотки — он словно нашел границу моего терпения и собирался прорваться за нее, захлестнув меня палящим огнем. Звонок превратился в преследователя, в вымогателя, он заставил меня нажать кнопку «принять вызов».

Женский голос, грубый, как дрова, с места в карьер спросил: «Это вы хотели поменяться на двушку?» Я оцепенела. Откуда у нее мой номер? И откуда известно, чего я хочу? Не дожидаясь ответа, женщина на том конце продолжала трещать, беззастенчиво и нагло: «Я ваша соседка, у меня двушка, хочу поменяться». В ее голосе слышалась деревенская фамильярность, недовольный ропот, жгучая назойливость. Ах… Двухкомнатная квартира, о которой я мечтала.

Я поспешила домой, по дороге раздумывая, кто она — хозяйка такого страстного и бойкого, уверенного и по-дикарски здорового голоса: скорее всего, молодая очаровательная девушка, настоящая крестьянская дочь, много лет проработала в дельте Чжуцзян и недавно переехала из Шаньтоу в Дунгуань, чтобы начать здесь новую жизнь; потому она и торопится, потому и сорвала с себя невидимые доспехи, в которых ходят друг перед другом незнакомцы, и явилась ко мне в чем мать родила. Но я увидела перед собой беременную женщину: метр шестьдесят ростом, маленькие ручки и ножки, черные как смоль волосы, бледная кожа, асимметричные глаза. В ней не было ни капли обычного для беременных спокойствия, наоборот, жгучим возбуждением эта женщина напоминала миниатюрный ядерный реактор.

Живот ее круто выпирал, седьмой месяц, не меньше. Весной 2005 года мой живот тоже выгнулся дугой; тяжело ступая, я шагала по улицам Урумчи в поисках пропитания, точно самка дикого зверя. Беспомощно озираясь вокруг, я заметила мужчину, он шел мне навстречу. Я хотела его окликнуть, но он, глядя прямо на меня, свернул за угол и как ни в чем не бывало ушел. В тот миг я почувствовала себя одинокой старухой, которую бросили в пожар войны. Эта дуга поставила крест и на моем честолюбии, и на страсти побеждать. Мужчинам неведомо, через какие пугающие перемены проходит женщина, когда ее беременная матка набухает, им неведом гнетущий ужас, что преследует женщину с того самого мига, как она обнажила живот и улеглась на операционный стол, и до первого крика младенца. Они знают лишь, что, родив, женщина становится совсем другой.

Очевидно, беременная и хозяйка уже неплохо спелись: они вовсю спорили о том, сколько я буду платить за квартиру после переезда. Это меня покоробило. Я еще не согласилась на обмен, а они препираются, сколько я буду платить — пятьсот пятьдесят юаней или пятьсот. Чтоб уговорить меня переехать, беременная уверяла, будто квартплата за двухкомнатную всего пятьсот юаней; хозяйка нежно возразила: «Разницу в пятьдесят юаней сами добавите». Беременная рассердилась, вспыхнула, глаза, губы и ноздри загуляли по лицу; задыхаясь от злости, она процедила: «Добавлю, добавлю». Тут же повернулась ко мне: «Родители приезжают, как тут быть, надо менять квартиру…» — теперь беременная приторно улыбалась и была с ног до головы окутана сказочным сиянием; выражение ее лица менялось со скоростью молнии. Я напугалась, заподозрив, что это ребенок пнул мать из утробы, приказывая ей прекратить склоку.

Мы поднялись на шестой этаж. Беременная взбиралась наверх довольно ловко, хотя не без труда. Открыла замок, толкнула дверь вперед и вжалась в дверной проем, животом наружу, чтоб я могла пройти. Она прижималась к двери словно распятый, пригвожденный к кресту. Этот жест был исполнен дружеского доверия, так маленький зверь подставляет большому свое брюшко. Привыкнув к холоду, к борьбе, к отверженности, я вдруг попала туда, где меня приняли и были мне рады, и неловкость сковала меня по рукам и ногам. Едва ступая, я прошла внутрь, скромно прижалась к стене, искоса оглядела квартиру, чтобы ничем не нарушить данное мне доверие. Я просто постою, вот так. Но беременная твердила: «Смотрите-смотрите, не стесняйтесь». Сфокусировав взгляд, я едва не закричала от страха.

В квартире было тесно и мрачно, словно там заперли целый сонм теней, и каждая говорила сама с собой. Мне не хотелось ни к чему прикасаться. Отовсюду выпирали окоченелые, тяжелые вещи. В квартире, словно в звериной утробе, стояла душная неизбывная жара, все источало первобытную, мощную волю к жизни; здесь соединилось, переплелось мужское и женское; жидкости и секреты, которыми пропиталось пространство, смешались, склеились и превратились в несмываемую маску с запахом сточной канавы, и она паутиной приклеилась ко всему вокруг [169] «…все жидкости и секреты, которыми пропиталось пространство, смешались…» — видоизмененная цитата из романа Чжу Тяньвэнь «Записки из глухомани» («Хуанжэнь шоуцзи»). . Всюду я чувствовала нечистоту, она исходила и от чашек, и от блюдец, и от бутылок, и от кувшинов, и от двуспальной кровати, застеленной летними циновками, и от сваленных в кучу подушек (лишенные наволочек, истертые, они приглушенно лоснились), и от бирюзового кожаного дивана в гостиной. Я стояла, чужая всему, как лесбиянка, и не могла спокойно принять то, что вижу.